"Николай Дмитриевич Телешов. Тень счастья" - читать интересную книгу автора

было деваться; везде он чувствовал себя лишним.
Долго шел он так - и оказался в Сокольниках, среди длинных просек с
громадными соснами в чаще. Ноги его уже устали; он сел на скамейку, но
мимо прогуливались какие-то люди, и это его тревожило: он был лишний среди
них. И он ушел в густую чащу, где никого не было, только стояли сосны,
жившие лет по сто, да кусты, да трава. Стрекотали вокруг кузнечики,
пролетали легкие бабочки, и пели хоры птиц.
В глубине леса он заметил большое упавшее дерево, подошел и сел на
него. Здесь он впервые за целый день свободно вздохнул и начал собираться
с мыслями. Вынул опять письмо и долго читал его, потом вынул связку своих
писем, развернул их - и сразу воспоминания и чувства хлынули на него
потоком. Силы не выдержали. Он приник головой к дереву, обнял его и
зарыдал, как ребенок.


IV


Зоя Егоровна, как ни была занята своими завитками, пудрой и оголенной
шейкой, первая почувствовала, что с Рыбаковым они поступили "не так и
чересчур". "Ведь он еще почти мальчик, - думалось ей теперь, - и не такая
натура, в душе он артист, стало быть, фантазер, ну и не понимает шуток; к
тому же мать, оказывается, была ненормальная; возможна наследственность,
повышенная нервозность..." И она мысленно решила, что зимой непременно
уговорит его поехать в маскарад, где самое интересное в том и состоит,
чтобы кого-нибудь заинтриговать, запутать, а потом весело хохотать над
этим, без всякого зла; это большое и сильное удовольствие, и он сам, когда
испытает, поймет это и оценит. Ей все-таки очень нравилось, что Рыбаков
так просто, так искренне и так нелепо пошел на удочку. Какой он в сущности
милый! И какое дитя!.. Ей было жаль, что он теперь, видимо, страдает...
"Ах, какой глупенький!" - думала она и смеялась и в тоже время восхищалась
Рыбаковым:
- Какой он все-таки милый!..
А Рыбаков замкнулся в себе самом и точно онемел.
Приходил на службу, занимался усердно и молча своими вычислениями и
уходил, избегая встреч и бесед. Все свободное время отдавал он музыке или
удалялся в лес; голос Смерти сопутствовал ему повсюду.
"Дай руку мне... Я друг твой, ты меня не бойся", - звучало в его мозгу,
и он не отгонял от себя мотив и слова; напротив - вслушивался в них,
вспоминал и любовался.
"Прижмись ко мне и сладким сном в моих объятьях успокойся", - подпевал
нередко он вслух, хотя голоса у него не было, а петь ему хотелось, и
именно это. Серые могучие крылья рисовались его воображению, вспоминалось
строгое прекрасное лицо, полное невыразимой печали, и долгий-долгий
поцелуй, который он ощутил тогда во сне, когда увидел ее... Она была и
Анной и Смертью в одно и то же время. Он опустил тогда свою голову ей на
грудь и в объятиях ее, крепко охваченный крыльями, вдруг проснулся - от
счастья...
Да, был кто-то на свете, кто его любил. А теперь нет того, кто любил
его. В этом вся печаль. У счастливого недруги мрут, у несчастного друг