"Николай Дмитриевич Телешов. На тройках (Из цикла "По Сибири")" - читать интересную книгу автора

гости всех русских ярмарок, или тащатся мелкие комиссионеры; это даже не
монастырская кибитка, в которой возят архиерея, хотя она тоже напоминает,
как и та, бабушкин чепчик. Все в этой повозке отличается прочностью и
удобством: косогор ли, ухабы - ей все нипочем!
Засел в этот "бабушкин чепчик", приделанный к высоким розвальням,
натянул на ноги меховое одеяло, и лети хоть за тридевять земель, ни о чем
не горюя. Что ей сделается, этой повозке? Наскочила на кочку - небось! не
опрокинется набок, потому что по бокам приделаны отводы, вроде вторых
оглоблей, которые берегут ее и слева и справа. Понесется ли она по ухабам,
и то не беда, - разве только охнешь от неожиданности, а уж язык не
прикусишь и не станешь бодаться с ямщицкой спиной или с своим собственным
чемоданом. Чепчик сделан из прочного лубка и околочен циновкою; на случай
солнца - сверху спускается "зонтик", на случай вьюги поднимается фартук до
самого зонтика, а на случай голода или жажды в кузове имеются два кармана,
где хранится все необходимое: закуска, коньяк, табак и тому подобное. Под
сиденьем - перина, за спиною - подушки, так что ни сидишь, ни лежишь, а
натянешь на ноги меховое одеяло да завернешься покрепче в доху поверх
полушубка, поднимешь фартук, опустишь зонтик да выпьешь на сон грядущий -
так тут не то что ухабы или мороз, а никакая метель не страшна!
Пока тянулась однотонная ледяная картина, пока по свежему следу мчались
повозки, крутя за собою снежную пыль, Матвей Матвеевич, не успевши еще
освоиться, ежился и потирал руки от холода, молча следя за бегом коней, а
потом, откинувшись глубоко на подушки, сказал Бородатову:
- Ну-ка, Федор Николаевич!
Тот проворно вынул из кармана повозки откупоренную бутылку и молча
налил коньяку в дорожный стаканчик.
Панфилов молча выпил, закусил леденцом и молча кивнул на бутылку, что
означало: "Выпей и ты!"
Выпил и Бородатов. Выпили и в задней повозке; только те догадались эго
сделать пораньше и теперь занялись разговорами. Кротов узнал, что ямщика
зовут Еремеем и что у него пять человек детей.
Переговариваясь и пошучивая с ямщиками, путники весело и незаметно
добрались до первой станции Кстово, расположенной почти у самого берега.
Здесь почему-то не говорят "кресты", а говорят "кеты", и не говорят
"креститься", а говорят "кститься", потому и станцию называют не Крестово,
а Ксюво. Сделав крутой поворот, тропки с звоном и шумом подкатнлл к
крыльцу.
В это время от крыльца отъезжали повозки Тирмана и Сучкова. Как только
их увидал Матвей Матвеевич, так и остолбенел, не успев даже вытащить из
повозки ногу, и стоял на одной, точно аист.
- Так и есть! - вскричал он в негодовании. - Надули! Надули! - И,
выскочив на снег, не знал, куда деваться. - А все вы! - набросился он на
приказчиков. - Укладывались десять лет! Староста! - закричал он еще
громче, распахивая шубу.
Ему вдруг сделалось жарко. Вид его был необычайно строг и грозен, а
голос, на который мгновенно выбежал староста, прогремел, как команда.
- Живо! Курьерских!.. А вы, молодцы, - обратился он к ямщикам, -
удружили: получай по рублю!
Новые ямщики целою толпой хлопотали между тем у повозок, впрягая свежие
тройки.