"Уильям Мейкпис Теккерей. Ньюкомы, жизнеописание одной весьма почтенной семьи, составленное Артуром Пенденнисом, эсквайром (книга 2)" - читать интересную книгу автора

маленькими Денби, славшими ему из окошек воздушные поцелуи; и эти три грации
- мисс Баллиол, с которыми он провел как-то чудесный день в катакомбах; и
прочие друзья, один за другим, покинули славную столицу с любезными словами,
горячими рукопожатиями и обещаньями встретиться в другой, еще более славной
столице на берегах Темзы, юный Клайв упал духом. Конечно, Рим есть Рим, но
любоваться им лучше в своей компании; в Греческой кофейне по-прежнему дымили
художники, но одних художников и табачного дыма нашему герою было мало. Коли
мистер Клайв не Микеланджело и не Бетховен и его талант не сродни
нелюдимому, мрачному, исполинскому гению, сияющему; как маяк, о подножье
которого в бурю с грохотом разбиваются волны, тут уж ничего не поделаешь; он
таков, каким создало его небо, - смелый, честный, веселый и общительный, и
конечно же людям более угрюмого нрава он не придется по вкусу.
Итак, Клайв и его товарищ трудились на совесть с ноября и до конца
апреля, когда наступила пасха, а с ней и блистательные торжества, коими
римская церковь отмечает этот святой праздник. К этому времени альбомы
Клайва были полны рисунков. Руины времен империи и средневековья; поселяне и
волынщики; босоногие монахи с тонзурами; волосатые капуцины и столь же
заросшие завсегдатаи из Греческой кофейни; живописцы, съехавшиеся сюда со
всего света; кардиналы, их странные экипажи и свита; сам его святейшество
(то был папа Григорий XVI); английские денди, гуляющие по Пинччо, и
живописные римляне, члены местного охотничьего общества, - все это рисовал
наш юноша и все это впоследствии вызывало восхищение его друзей. У Джей Джея
было мало набросков, однако он написал две прелестные небольшие картины и
продал их за такую хорошую цену, что служащие в банке принца Полониа
обходились с ним весьма почтительно. У него имелось еще несколько заказов, и
поскольку он достаточно поработал, то счел для себя возможным сопутствовать
мистеру Клайву в увеселительной поездке в Неаполь, каковую тот полагал
необходимой после своих грандиозных трудов. Последний, со своей стороны, не
закончил ни одной картины, хотя начал не меньше дюжины, и оставил стоять
лицом к стене; зато, как мы знаем, он делал эскизы, курил, обедал и
танцевал. Итак, легонькая бричка была снова заложена и оба наши приятеля
пустились в дальнейшее путешествие, провожаемые дружескими возгласами целой
толпы братьев художников, собравшихся по этому поводу на торжественный
завтрак в уютной гостинице близ Латернских ворот. Как они швыряли в воздух
шапки и кричали - каждый на своем языке: "Lebe wohl!" {Прощай! (нем.).},
"Adieu!" и "Помоги тебе бог, дружище!". Клайв был среди этих артистов героем
дня и баловнем всей их развеселой компании. Его рисунки они дружно
признавали отличными, и общее суждение было таково, что он может все, только
захоти!
Итак, пообещав скоро вернуться, они оставили великий город, который
любят все, хоть однажды в нем побывавшие, и позднее тепло вспоминают, как
родной дом. Друзья пролетели через Кампанью и восхитительные холмы Альбано,
пронеслись по мрачным Понтийским болотам, остановились на ночлег в Террачине
(совсем, кстати, не похожей на Террачину из "Фра-Дьяволо" в
Ковент-Гарденской опере, что с огорчением отметил Джей Джей) и назавтра,
промчавшись галопом мимо сотни старинных городов, которые понемногу
обращаются в руины на живописных берегах Средиземного моря, и поднявшись к
полудню на холм, увидали Везувий, чей величественный силуэт синел в туманной
дали, увенчанный, точно флагом, легким дымком, тающим в безоблачной небе. И
около пяти вечера (что удается тем, кто выезжает из Террачины с рассветом в