"Уильям Мейкпис Теккерей. О наших ежегодниках" - читать интересную книгу автора

"Белые с золотом стены были обшиты панелями и украшены затейливыми
арабесками, а вместо грубого плафона, столь неизменного во всех французских
домах, был лепной потолок, расписанный бледно-розовым и золотым узором.
Я долго и внимательно оглядывала эти чудеса, - арапка сразу же
удалилась, - затем подошла к низкому столику, на котором лежало несколько
книг в бархатных переплетах с золотым тиснением; на украшенном драгоценными
камнями чернильном приборе я увидела усыпанную жемчужинами ручку в виде
птичьего пера. Возле стола на изящном пюпитре покоилась большая книга с
аметистовыми застежками, на которую накинут был шитый золотом газовый
платок. Я догадалась, что это Коран. Покуда я стояла, склонившись над ним,
из отдаленного конца комнаты до меня донесся звук притворяемой двери, и,
оглянувшись, я сразу поняла, что предо мной - принцесса этого волшебного
дворца, Аминэ Ханум, дочь Сулеймана".
Силы небесные, я после этого еще толкуют о романистах, принадлежащих к
школе "серебряной вилки"! Презренным мусорщикам и лакеям можете вы теперь
отдать свои вилки. Серебряная вилка, эка важность! Она годится лишь на то,
чтобы поддеть кусочек колбасы или вонзить ее в жареную картофелину, но упаси
вас бог употребить еще когда-нибудь этот термин, говоря о романах, в которых
изображается изящная жизнь. После такого все кажется жалким и неблагородным.
Кто когда-либо воображал себе мусульманина, который пишет брамовской ручкой?
Кто украшал такими драгоценностями чернильницу, кто набрасывал такой платок
на такой пюпитр?
Сочинительница (мы от души надеемся, что не сочинитель) завоевывает
симпатии мисс Ханум и проводит ночь у нее в спальне. Красота гостиной
тускнеет рядом с великолепием опочивальни.
"Вошла Гума (уже упоминавшаяся выше арапка), дабы прислуживать нам при
отходе ко сну. Я всегда считала, что убранство турецких опочивален простотой
своей являет резкую противоположность дневным покоям; таким образом, я была
совершенно не подготовлена к новому великолепию, представшему моим глазам.
В двух альковах, задрапированных шелком, лежали груды крытых атласом
тюфяков, обшитых серебряной бахромой; бесчисленное множество подушек,
обтянутых поверх розового атласа крапчатой кисеей (мы облегченно переводим
дух: это не мог написать мужчина), и бархатные одеяла на гагачьем пуху. А на
ложе Аминэ одеяло крыто бархатом абрикосового цвета, и посредине одеяла
вышиты мелким жемчугом ее инициалы. Возле каждого ложа - молитвенный коврик
из пурпурного бархата. Дивной красоты светильник излучает мягкий рубиновый
свет. Аминэ давно уже уснула, а я все еще как будто грезила наяву, не смея
вопросить свои восхищенные чувства: возможно ли все это на самом деле?" {Наш
друг мистер Желтоплюш, постаравшийся выяснить, кто автор этого произведения,
сообщает, что в великосветских кругах все приписывают его мисс
Хауэл-энд-Джеймс.}
Спи спокойно, счастливица Вильгельмина Амелия, мы не станем больше
тревожить тебя.
Но, говоря серьезно, или seriatim, как любит выражаться доктор Ларднер,
неужто этот род литературы будет и впредь процветать в нашей стране? Неужто
каждый год будут печатать у нас новый вздор, чтобы глупые родители могли
дарить его глупым детям; чтобы тупицы могли жевать и пережевывать его, пока
не прозвонит обеденный гонг; чтобы на столике в гостиной у миледи и в
книжном шкафу у мисс стало еще больше хлама. Quousque tandem? Доколе, о
Кипсек, ты будешь злоупотреблять терпением нашим? Сколько скверных картин