"Уильям Теккерей. Из "Заметок о разных разностях"" - читать интересную книгу автора

бывал свидетелем того, как завсегдатаи клубов дремали в креслах, держа в
руках книги вашего покорного слуги, - и мне всегда было приятно видеть это.
Даже когда спали на моих лекциях, это меня ничуть не трогало - только бы не
храпели. Совсем недавно, когда в одной компании мой знакомый А. сказал:
"Кажется, вы бросили наконец свои писания о разных разностях, и правильно
сделали!" - то я первый присоединился к тому дружному хохоту, которым были
встречены его слова. Ведь мне наплевать, поправятся ли Архилоху мои заметки
или нет. Вам, уважаемый Архилох, может, не по вкусу овсяная каша, или
простокваша, или что-то еще. Ну так отведайте чего другого. Я же не намерен
потчевать вас своим кушаньем и укорять, если вы откажетесь от него. В
бытность мою в Америке на каком-то обеде я оказался рядом с одной умной и
откровенной дамой, которая сказала мне, когда обед подходил к концу: "Мистер
Разные Разности, меня предупреждали, что знакомство с вами не доставит мне
удовольствия; так оно и случилось". "Что же делать, сударыня, - ответил я с
самой неподдельной искренностью, - мне-то ведь все равно!" После чего мы
тотчас же подружились и с тех пор относимся друг к другу с большим
уважением.
А потому, любезный мой Архилох, если случится, что этот очерк попадет к
вам в руки и вы, проворчав: "Какой вздор", - приметесь за что-нибудь другое,
то я-то уж из-за этого горевать не стану. Вы можете еще спросить: "С какой
стати он назван "О двух мальчиках в черном"! Ведь ни о чем подобном автор
даже не упоминает, разве только встреченные им дамы (на которых он, как
видно, нагнал скуку) были чернокожие. И что это за самовлюбленное
мельтешение, все "я" да "я" - просто божье наказание!" Так вот, дорогой мой,
если вы читали "Опыты" Монтеня, то вы согласитесь, что названия своих эссе
автор мог бы без малейшего ущерба заменить любыми другими и что заголовок "О
Луне" или "О молодом сыре" годился бы не хуже, чем его собственные - "О
каретах", "Об искусстве вести беседу", "Об опыте" и о чем угодно. И, кроме
того, даже избрав определенную тему (как сейчас), я все же сохраняю за собой
право говорить в своих заметках о разных разностях.
Вы, вероятно, помните, как в романе Бальзака волшебная шагреневая кожа
всякий раз уменьшалась, едва исполнялось очередное желание героя, и он видел
по ней, как постепенно укорачивается его жизнь. А у меня столь сильное
желание угодить публике, что я для этого готов пожертвовать своей любимой
историей. Я собираюсь зарезать курицу, несущую золотые яйца. Когда этот
очерк будет напечатан и разойдется по стране, я не смогу уже заводить речь о
двух мальчиках в черном. Лишь только эти малютки уйдут к типографщикам, они
станут общественным достоянием. И я прощаюсь с ними. Я благословляю их. Я
говорю им: "Прощайте, мои милые детки". Мне, конечно, жаль расставаться с
ними, но, впрочем, рассказав уже о них всем своим друзьям, я не намерен
больше таскать их за собой.
Прежде всего, в этой незатейливой истории все до последнего слова -
правда. Но осмелюсь предположить, что именно поэтому она заключает в себе
какую-то удивительно любопытную и будоражащую воображение маленькую тайну. Я
чувствую себя человеком, который достает в вашу честь последнюю оставшуюся у
него бутылку кларета разлива 1825 года. Она - гордость его винного погреба,
и, помня об этом, он не отказывает себе в праве похвастать ею. Он поднимает
над столом эту изящную бутылку, с любовью взвешивает ее в руке, осторожно
наполняет бокалы, затем ставит на видное место и с чувством законной
гордости оповещает всех о достоинствах этого вина, замечая, что не прочь бы