"Константин Тарасов. Следственный эксперимент " - читать интересную книгу автора

Нетрудно догадаться, думаю я, наверное, Жолтак стучится несколько иначе.
Мы проходим в тесную комнатку, слабо освещенную лампой под выцветшим
абажуром. Стеклянная горка, продавленный диванчик, стол на изогнутых ножках,
книжный шкаф, зеркало пятнистое, как шкура гепарда, - все серое, словно
покрытое налетом пыли. Из атрибутов нашего времени, помимо электросвета, я
замечаю "Спидолу" и искренне удивляюсь:
- Общаетесь с миром, Адам Михайлович?
- В скучную минуту, - говорит ксендз. - Я знаю два языка, не считая
славянских и латинского. Говорить, конечно, разучился, но понимаю.
Присаживайтесь. Пани Буйницкая подарила мне настойку. Не откажетесь?
- С удовольствием, - говорю я и гляжу на зеленый графинчик, он стоит на
столе, а рядом с ним две рюмки; если он действительно ожидал меня, то и у
него есть чутье - точно мыслит.
К оконцу приставлен столик размером с шахматную доску, и на нем я
замечаю толстый рукописный журнал, развернутый или незакрытый, я полагаю, не
случайно.
Ксендз выходит на кухоньку, я делаю шаг к окну и впиваюсь взглядом в
исписанную страницу. Я могу смотреть на нее тысячу лет, все равно, что
написал ксендз Вериго, останется для меня тайной. Он пишет по-латыни, а я,
увы, этот язык позабыл, позабыл даже те шестьдесят слов, которые некогда
выучил для экзамена.
- Вы понимаете латинский? - слышу я удивленно иронический вопрос
ксендза. Он стоит на пороге, держа в руках тарелочку с колбасой.
- К сожалению, нет, - признаюсь я. - Так вы ведете дневник, Адам
Михайлович?
- Это не дневник, так, случайные записи о некоторых местных событиях.
- Судя по дате, тут описано и сегодняшнее. Ксендз отмалчивается,
разливая настойку.
- Ну вот, выпьем.
- За знакомство, - говорю я.
- Мне много нельзя, - объясняет ксендз, пригубливая рюмку. - Полгода
назад язву прооперировали.
- Понимаю, - говорю я. - Меня резали трижды, один раз без наркоза, на
улице. Так, Адам Михайлович, сделайте милость, прочтите, заинтригован
ужасно.
- Хорошо, - как и следовало ожидать, соглашается ксендз. Он надевает
очки, садится к столику, ставит тетрадь под углом, старозаветно и серьезно,
как дедушка внуку поучительные приключения Робинзона, начинает переводить
мне свои записи. Возможно, он пропускает целые абзацы или импровизирует -
этого я не знаю.
"Сегодня, как и во все другие дни, я проснулся в семь часов. Как раз на
ходиках хлопнула ставенькой кукушка и прокуковала свое утреннее приветствие.
Я приготовил чай и сел к окну читать "Лженерон". Еще не читая, а только
коснувшись взглядом букв, я почувствовал гнет тоски за людей того далекого
апостольского века, растерзанных львами, распятых, зарезанных, сожженных в
смоле другими людьми, веселившимися в безумстве уничтожения. Возможно, как я
думаю сейчас, это было предчувствие, но картины жестокостей, совершенных в
прошлом, и страданий людей, погибших от надругательств, часто мучают меня -
сердце мое щемит, тоска бессилия воздать злом за злосердие, добром за муки -
и я, по обыкновению, стал себя убеждать в тщете переживаний. Много было