"Владимир Германович Тан-Богораз. На мертвом стойбище " - читать интересную книгу автора

ногами, как будто собираясь бежать, потом как-то опустился книзу. Глаза его
выкатились и приобрели дикое выражение, ноги его дрожали мелкой дрожью,
раздвигаясь врозь. Через минуту он рухнулся на снег раной кверху и забился в
агонии. Илинеут немного подождала, потом с усилием прорезала оленю брюхо и
вырезала кусок брюшины, достаточно широкий, чтобы прошла рука. Откинув
меховой рукав, она просунула руку в отверстие и припала лицом к краям.
Сделав два или три глотка, она остановилась, опасаясь пить дальше, так как
чукчи говорили, что человек, напившись тёплой крови вволю, может умереть.
Она опять просунула руку внутрь оленя и, вырвав одну за другой обе почки
вместе с жиром, спрятала их за пазуху, потом оттянула нижнюю челюсть книзу и
вырезала часть языка.
Свежевать оленя она не имела силы и запаслась по крайней мере пищей на
день или два после родов. Кроме пищи, ей нужна была также лампа, а топлёное
сало оставалось только в пологе, где лежал Рультувия. Она оставила оленя и
поползла ко входу в шатёр. Шатёр был полон грустного уныния, холодный пепел
на очаге был покрыт снегом, нападавшим сверху. Опрокинутый котёл лежал на
боку, с замёрзшими остатками зелёной моховой каши. Слева от очага лежали два
женских трупа с страшными открытыми лицами, покрытыми пятнами застывшего
гноя. Впрочем, Илинеут не стала на них смотреть и пролезла в полог. В пологе
было темно, и, обшаривая лампу, она несколько раз наткнулась на голову
старика, холодную и твёрдую, как камень. Отыскав наконец сало, она выбралась
из шатра тем же порядком и поползла к заднему шатру, где она недавно
пролежала три дня. В этом шатре мертвецов не было на виду, но у левой стены
лежала груда, похожая на сложенные вместе туши, покрытые шкурами. Илинеут,
отворачивая голову от этой груды, пробралась в полог, где мертвецов не было.
В пологе было страшно холодно, но он был так мал, что даже дыхание
одного человека могло несколько согреть его мёрзлые стены.
Подняв наружную полу, чтобы пропустить немного света, она высекла огня и
зажгла моховую светильню в каменной чаше, потом закрыла вход, тщательно
подоткнула все стенки и, сняв с себя обыкновенное платье, надела широкий
балахон и поверх него завернулась в толстое меховое одеяло. Зубы её стучали
от холода. Надежды на спасение и жизнь не было никакой, тем не менее, по
примеру чукотских рожениц, она стала молиться Богу милосердного бытия [Бог
милосердного бытия -- неопределённый образ, покровитель людей и зверей.
(Прим. Тана).].
-- Ты, взирающий с высоты на каждый шаг оленного племени, --
выговаривала она вслух среди одинокого полога, -- ты видишь мою беду и мой
страх! Если ты жалостлив, пожалей малое, ещё не рождённое, внушающее жалость
зверям и людям. Дай ему выйти из моей утробы благополучно. Дай ему питаться
молоком моих грудей благополучно, отведи духов болезни и смерти, сделай
лежащего сидящим, сидящего ходящим, ходящего бегающим, быстроногим,
охранителем стад ночью!..
Схватки возобновились ещё до конца молитвы. Но, верная завету своей
матери и бабушки, она не желала навлечь на себя бесчестия криками [Чукотские
женщины считают, постыдным кричать во время родов. (Прим. Тана).] и только
грызла зубами мохнатый край одеяла, чтобы заглушить боль. Она разметалась на
шкурах, сбила в сторону одеяло, тело её извивалось, как тело пришибленной
ящерицы. Наконец слабый крик возвестил, что на стойбище смерти прибавился
новый живой человек. Необычайным усилием Илинеут приподнялась с места и
принялась убирать ребёнка. Она перевязала пуповину прядью своих волос,