"Татьяна Талова. Кузнеца дочь " - читать интересную книгу автора

повеселела Голуба - и дома не верили, пока сама, своими руками не создала
для дочери деревенского старосты обруч такой красоты, что впору и княжне
носить. Что ж, дали бы время, да молот с наковальней, да печь... Эх, а как
же Голуба соскучилась по своей кузнице!
- У нее в глазах видны слезы, - сказала тогда Альвиг, хотя Голуба не
плакала уже очень давно - с того самого дня, как Бьерн стал учить ее языку.
- А ты, мудрая, радовалась бы, увези тебя за море из родной земли? -
тихо спросил подошедший кормщик, а Альвиг только-только хотела ответить, как
вдруг вперед вышла старая-старая женщина.
- Я вижу, руки у нее в мозолях! - сказала она. - А в глазах кроме слез
сохранился ум и гордость! Да и ты, Хальвдан, впервые на моей памяти
заступаешься за раба... Что ж, это славный подарок Гудмунду!
Ее волосы были абсолютно седые, а годы отпечатались на лице глубокими
бороздами. То была Раннвейг - мать херсира! В молодости она плавала на синем
драккаре, стояла, бесстрашная, на носу корабля с тяжелым боевым копьем, и
смерть первого врага она посвящала рыжебородому Одину - и только раз
промахнулось ее копье! То было в битве с Гаутреком Волком, отцом
Гудмунда-херсира... Это потом рассказал Голубе Бьерн и добавил:
- А теперь подумай, какие славные воины должны были родиться от союза
Волка и Валькирии?
И родилось двое сыновей - Гудмунд и Вестейн. И старшему досталось
звание херсира. Вестейн родился на целых двадцать лет позже брата - когда
Раннвейг уже не помышляла о детях. Она, видели, смеялась тогда и всем
говорила, что если родится сын, то впору ей снова брать копье и вставать на
носу корабля! И встала бы, смелая, да только муж запретил. Гаутрек - он был
единственный, кто мог ей запретить...
Бьерн сказал, что братья разнятся меж собой как день и ночь. И смотря
на Гудмунда-херсира Голуба сразу представляла себе второго брата. Херсир
был, как и многие здесь, светловолос, а глаза были голубые, тоже очень
светлые - будто выеденные соленым морским ветром... Голуба знала, что по
здешним меркам херсир был настоящим красавцем. Она взглянула на руки
Гудмунда Гаутрекссона - задубевшие, едва ли не черные от мозолей, хранящие
память о весле драккара и оружии... Голуба почувствовала уважение к этому
знатному мужу. Стояла перед ним и ждала, что будет. А Гудмунд-херсир ждал,
что станет делать гардская пленница. Упадет ли на колени, запросит ли о
милости, кинется ли с ножом? Бельверк рассказал, что она дважды пыталась
себя убить и неизвестно, не съела бы ее изнутри тоска, если бы не Бьерн
Рагнарссон...
Так ничего и не решив, херсир велел накормить пленницу и уложить спать.
Воины еще пировали, когда уснула Голуба в той части длинного херсирского
дома, где всегда ложились спать девушки-рабыни.
А утром ее разбудили и вновь отвели к херсиру. И снова Гудмунд
Гаутрекссон долго смотрел на гардскую девушку.
- Идем, - наконец сказал херсир, - докажешь, что ты и вправду такой
мастер, каким называет тебя брат моей жены.
И хотя Голуба уже могла понять, что сказал херсир, Бельверк, стоящий
рядом, перевел, и подтолкнул ее вперед. А кузница находилась вдали от
странного длинного дома, в который привели Голубу сначала. И там-то Голуба
вздохнула почти счастливо.
- Эгиль! - позвал херсир.