"Э.Тайрд-Боффин. Преподаватель симметрии (в вольном переводе А.Битова)" - читать интересную книгу автора

обычным, а послепослезавтра - ритуальным.
Жители Таунуса привыкли встречать эту странную пару прогуливающейся к
концу дня по Северному шоссе, до города и обратно. О чем они могли так важно
беседовать? Чтобы не возвышать в своих глазах Гумми, таунуссцы понизили
доктора. Что доктор тоже "того" - ставило все на свои места и вровень. Что
тут удивительного, когда такие штуки болтаются в небе?.. И они тыкали в
дирижабль. Все-таки следует отметить, провинция не только потому бедна
событиями, что их нет, но и потому - что они не нужны.
Поэтому-то редкие вещи и собираются вместе, за неупотребимостью (в
музеях-такая же картина...): Гумми и доктор стали нужны друг другу, будто
лежали в одной витрине. То, что Гумми обожал Давина - за красоту, за ум, за
человеческое отношение,- это нам понятно, а вот что доктор находил в нем,
кроме любопытного клинического случая? Легче всего подумать, что передовой
доктор испытывал на Гумми высокогуманные методы лечения, небывалые в домах
скорби того времени: доброта, уважение, внимательность, доверие, внушение
чувства полноценности и т. д.- целый комплекс. Скорее всего, так это и
выглядело и так бы хотел это видеть сам Давин, но мы уже поминали, что он
был остер и подмечал не только за другими, но и за собой, и вот, подмечая,
он не находил подобное объяснение своей связи с Гумми исчерпывающим, но
полной разгадки - не то не находил, не то даже избегал. Простое объяснение
его ответной привязанности чувством удовлетворения от праведного исполнения
врачебного долга (в конце концов нравится же человеку поступать хорошо,
иначе это было бы совсем уж невыгодно!..) и даже допущение некоторой доли
нормальной человеческой привязанности к обласканному и безгрешному
получеловеку (котенку, собачке...) не вполне подходило. Давин не был
привязан к Гумми, а - нуждался в нем. Почему так, он сам не понимал. И
старался не понять, потому что каким-то образом это размышление
оборачивалось против него: принимая любовь Гумми, он понимал, что не любит
сам. Причем если бы только Гумми!.. А то, ловя отсвет любви Гумми, начинал
понимать, что не любит он-в принципе, как не любят никого. То есть и
Джой... И это бы еще не до конца отравляло душу, если бы он не ловил себя и
на том, что с Джой он не испытывал подобного неравенства в чувствах, какое
испытывал с Гумми, то есть что же получается?.. что и Джой не любила его? А
вот это уже не устраивало гениального доктора.
Так что не следует думать, что отношения их были безоблачны. Безоблачен
был один Гумми.
К тому же Гумми влюбился в Джой. И, по-видимому, именно в нее, а не в
портрет, как полагал доктор, не забыв пристрастия Гумми к дешевым открыткам.
Фотография была выполнена в этот приезд Джой и получилась удачно, вернее,
удачно не получилась: Давин снимал впервые, неточно установил фокус,
недодержал в проявителе... вышло чудо. Это белое сверкающее пятно волос и
улыбки, сливающихся с ослепленной листвою куста за спиною... "Не смейся! Не
шевелись!" - а она как раз и рассмеялась и повернулась, и этот поворот и
эта улыбка так и остались, застигнутыми, но не пойманными. Мгновение не
остановилось и было прекрасным. Казалось, Джой сейчас дообернется, и тогда
наступит счастье. Потому что именно счастье - вышло здесь лицо ее. Не в том
смысле, что она "лучилась счастьем" - этого как раз, если присмотреться, не
было - даже какая-то тревога просвечивала сквозь этот все заливший свет...
Она сама - была счастье. То, что есть только сейчас, но не в следующее
мгновение, есть вообще, но не у тебя, не в руках...