"Э.Тайрд-Боффин. Преподаватель симметрии (в вольном переводе А.Битова)" - читать интересную книгу автора

грандиозный международный прием в качестве полноправного гостя с двумя
гранатами, подвешенными на специальных ремешках (ремешок я заимствовал у
Достоевского) чуть ли не под причинным местом. И здесь я запинался в
дальнейшем ходе сюжета, сама развязка была мне неясна, я знал, что он не
побоится осуществить задуманное, знал, что план его не сорвется по
какой-либо внешней причине, что его никто не поймает, не разоблачит, не
обезоружит, что никаких препятствий не будет осуществить задуманное, но он
этого, по каким-то причинам, не совершит. А вот по каким? Я упирался в это
продолжение, как в непреодолимую преграду. Она была словно черное зеркало,
возвращавшее мне мои творческие потуги, как мое собственное темное
отражение. И вот, когда я уже не надеялся, а так же безнадежно и машинально
клал перед собой чистый лист бумаги, как и спрашивал почту на
роз1е-гез1ап1е, я получаю из Парижа телеграмму от Елены, назначающую
свидание на той же почте такого-то, во столько-то. Я, конечно, как вы
понимаете, уже за час стою там с символической желтой розой в руках, точно
такой же, как была мне ею когда-то подарена. Как ни странно, но Елена не
появляется. Я справляюсь в справочном о прибытии поезда - все давно уже
прибыло, никакой отменной телеграммы тоже нет. Поздно вечером я возвращаюсь
домой в полном отчаянии и только нос к носу с Дикой понимаю, что в руках у
меня эта дурацкая роза. Меня охватило бешенство, еще бы секунда и я... "Она
приехала?" - спокойно, без тени сомнения спросила Дика. "Нет,- вдруг так
же спокойно отвечаю я.- Это тебе". Вручаю розу, целую ее, обнимаю, ликую.
"Нашел! Наконец нашел, как это все кончится!" - бросаюсь к столу и строчу
до рассвета и весь следующий день. Мой герой не взорвался не почему-либо, а
- потому что. Потому что всякая цель достигается для продолжения, а у него
продолжения не было. Все у него сошлось в расчетах - и это оказалось все.
Дальше - ничего. Не потому, что испугался, не потому что помешали, а потому
что незачем уже, он и не взрывается, а покидает тихонько банкет и бредет в
ночи, окончательно по ту сторону жизни. Эта финальная сцена мне особенно
удалась: как он выходит на берег моря, ночь беззвездна и безлунна, полная
тьма, и, стоя перед этой чернотой, как перед бездной, он расстегивает
ширинку, достает оттуда по одной свои гранаты и швыряет в море, и они
лопаются там во тьме, как перегоревшие лампочки. Этот символ мне страшно
нравился - что он на самом деле выбросил...
Я свалился одетый на кровать и проспал шестнадцать часов подряд. Мне
приснился красивый и странный сон, будто я с туристской группой в Японии.
Что замечательно в снах - это необсуждаемость. Перед нами была бухта,
которую я видел в Греции, но это была. тем не менее Япония. Бухта была
окружена дивными скалами, и мы гуськом спускались с них к морю. Тропинка
наша была весьма прихотлива, что, по-видимому, и подтверждало, что я именно
в Японии, хотя, может быть, Япония была потому, что мой прадедушка был на
японке женат... Тропинка наша развивалась таким образом, что постепенно мы
стали прыгать с камешка на камешек. Стало ясно, что мы находимся в некой
особой разновидности знаменитых японских садов, что эти камешки
искусственного происхождения: алогично по-японски расположенные плиты,
какими мостят пешеходную тропу. Прыгая с плиты на плиту, то влево, то
вправо, то даже назад, надо было быть особенно точным, чтобы не оступиться,
потому что между плитами были не просто кустики или трава, а такие крошечные
японские садики, живые икебаны, которые грех было бы как-то порушить.
Увлекшись этим занятием, я обнаружил, что заблудился. Заблудился, в