"Э.Тайрд-Боффин. Преподаватель симметрии (в вольном переводе А.Битова)" - читать интересную книгу автора

всем вокруг передо мной! Как только сошла с подножки поезда, с первого шага,
походка ее стала другой. Тут же на перроне мы купили друг другу сандалии,
как кольцами обменялись. Она была счастлива, и я вдруг ощутил себя в Греции,
как в той нашей первой комнатке, когда мы всего лишь целовались. Всего
лишь!.. Я подумал, может, нам куда переехать... может, здесь остаться... и
все еще может стать по-прежнему...
Мы посетили тамошний университет - Дика и там могла бы преподавать, да
и я, с грехом пополам, придумал бы какой-нибудь спецкурс. Дика устроила мне
в университете рекламу, и у меня был там крошечный поэтический вечер для
посвященных накануне отъезда. По-моему, никто ничего не понял, но успех
почему-то был. И тогда я увидел ЕЕ, идущей по проходу ко мне с желтой розой
в руках. Это была опять Елена. Сходство было поразительно - куда было до
такого той голландке! Хотя, на этот раз, я знал уже точно, что это лишь
сходство. Тем не менее на прощальном вечере в греческом ресторанчике мы
обменялись с ней адресами и договорились о встрече: она собиралась в скором
времени в Англию. Она обещала написать мне на poste-restante, когда именно.
Подошел гадальщик, и птичка вытащила мне - славу, Елене - красоту, а
Эвридика отказалась объявить, что у нее. Суп из мидий был изумителен;
окруженный поклонниками, я был весел и остроумен, а от соседства французской
Елены и красного вина несколько более пьян, чем обычно: я будто стоял на
носу некой античной галеры, как Одиссей, и плыл в ночи, овеваемый ветром,
навстречу звездам, сиренам и волнам, плыл и пел - вдруг словно бы риф,
галера раскололась, я провалился в трюм, трюм оказался кабачком, в который
мы, я точно помнил, пришли большой компанией, однако оказались наедине с
Дикой. У нее был опять толстый нос. У нее теперь часто бывал толстый нос -
верный признак того, что она ревнует. Поскольку я не был уверен на этот раз,
что не подал повода, то особенно рассердился и перешел в нападение: "Что
было в твоей записке?!" - неистовствовал я. Она была, как всегда,
безропотна, успокаивала меня и жалела, но записку так и не показала,
сказала, что выбросила.
Как я мучил ее!.. Я злился, что она помешала мне точнее договориться с
Еленой, бегал тайком на почту - там, конечно, ничего не было, писал в Париж
страстные письма, зачитывая их Дике как наброски романа, и опять возвращался
с почты пустой, оправдывая перед Дикой свою досаду очередными творческими
затруднениями. Роман, между тем, все разрастался в моем мозгу. Он назывался
"Жизнь мертвого" и повествовал о человеке, который потерял душу и обвинил
саму жизнь в ее гибели. Он решил отомстить жизни, уничтожив свое напрасное
бездушное тело, но не обычным актом самоубийства, а на манер японского
камикадзе, взорвав себя, как бомбу. Этот человек-бомба долго готовился к
своему акту, и его потерявшая смысл жизнь обрела хотя бы щель. Он очень
легко и быстро достиг всего того, к чему стремился столь неудачно, пока была
жива его душа, пока он всего этого - счастья, славы - на самом деле хотел.
А тут, когда уже не хотел, его карьера оказалась мгновенна и
головокружительна, потому что привлекала его лишь эффективностью будущего
взрыва: он намеревался взорваться на вершине, таким образом поразив
властвующее зло. Он был слаб и беспомощен и неудачлив, пока была жива душа,
и оказался силен. Точен, безукоризнен в достижении этой своей жуткой цели.
Он ничего не боялся, ничего не хотел - автоматизм его преодолевал любое
препятствие. Он своего достиг. И вот, уладив все мирские свои дела с великой
аккуратностью, не оставшись никому должен, он направляется на некий