"Э.Тайрд-Боффин. Преподаватель симметрии (в вольном переводе А.Битова)" - читать интересную книгу автора

когда наконец прогонял Дику. О, я так ее ненавидел в тот момент, когда за
Дикой затворялась дверь, что, встреть я ее, задушил бы, как Отелло. За
мучения, которые доставались от меня Дике, я ненавидел Елену, может, даже
больше, чем за отсутствие.
Но Дика уходила, и я ее тут же старательно забывал, опять оставаясь
наедине с отсутствием Елены. Я сдирал со стены репродукцию: ничего похожего!
в чем это я находил сходство? И снова бродил по улицам, вглядываясь в каждую
встречную, пока меня не валили с ног усталость и стихи. Просыпаясь, я с
неприязнью отдавал им должное и отбрасывал. Потом их подбирала Дика.
О, я знал лицо Елены наизусть! Я знал его так, как только заблудившийся
в лесу знает лес, верша свои круги... как умирающий от жажды знает пустыню!
Не могу описать его смертельной прелести. Да и тогда не мог. А тогда мне в
слове поддавалось все, что невыразимо. В тех моих стихах ее почувствует
любой, но - тоже не увидит: только что она была зДесь, и вот ее нет опять.
Халда, рыба, моль... Бледнее самого неконтрастного отпечатка было ее лицо!
Это не было лишь свойством неудачной фотографии: скорее уж только слабая
фотография и могла хоть отчасти эту свойственную ей размытость и выразить...
Такое ускользание взгляда и черт... Я думаю, польки бывают такими. Вам не
приходилось бывать в Польше? Они же славятся, польки. У них репутация
особенных красавиц... Именно особенных. Одно это допущение в ту же минуту
привело меня на мою прародину, к которой я никогда не тянулся и где ни разу
не бывал. И впрямь, думал я, с чего это я взял, что витрина, в которой мы с
ней должны отразиться, находится там эке, где я живу? витрина может быть где
угодно. Мир разбух в моем сознании до размеров, какие принимает только
отчаяние. Только океан и пустыня успокаивали меня отчасти в качестве
пространства, где нет ни магазинов, ни витрин, ни отражений. Но я знал, что
в конце семи лет витрина эта возникнет все равно: раздастся легкий щелчок
диафрагмы, полыхнет магний, и наконец состоится кадр. Я знал - и ничто не
могло остановить меня: не все ли равно, в какой точке света стану я ее
искать? Известно, что в рулетку выигрывают новички и проигрываются опытные
игроки, выстраивающие из опыта систему. Почему бы и не в Польше?.. Я
изъездил ее вдоль и поперек. Там их были тысячи, таких, как она. Это так с
польками, что, впервые оказавшись, тут же начнешь недоумевать: где эти
знаменитые красавицы? Удивительно невыразительные, неочевидные лица. Вы
настроены, вы хотите их узреть, вы так и так наводите свой хрусталик,
упрекая себя в недостаточной проницательности, и уезжаете наконец
разочарованным. Уезжаете - и тогда они до вас доходят, начинают сниться.
Независимость и покорность, уступчивость и недоступность: сама
женственность. Вам отдаются, а это, оказывается, не вы. Они остались - а
вас не было. Странное чувство... Я их видел тысячи, таких, как она. Но ЕЕ
среди них не было. Я бы ее узнал из миллиона, но среди тысяч - ее не было.
Я остался бы там навечно, если бы она там была. Но ее там не было, поскольку
я уехал...
Это мне вдруг так стало ясно, что не там она, не в Польше! Уже с
обратным билетом в кармане, не зная, куда деть последний день, забрел я на
знаменитое городское кладбище.
Может быть, я хотел оправдать свое поражение - но на этом кладбище
ощутил, что приехал сюда почувствовать свою прародину, а не ради иных
поисков. Прекрасный сентябрьский день клонился к вечеру, кладбище было не
кладбище, а ухоженный старинный парк, двухсотлетние дубы и клены полыхали