"Евгений Сыч. Еще раз (Фантастическая повесть)" - читать интересную книгу автора

проглотила таблетку сульфалена и села перед зеркалом, чтобы замазать
распухший от насморка нос крем-пудрой "Жаме". Из зеркала глянуло на нее
лицо до обидного незнакомое. Эта бледная поганка, моль одежная - я?
Тридцать восемь лет. Бабий век. Грим в складках лица уже начинает
застревать и складки эти не то чтоб скрывать - подчеркивать. Кожа
становится желтой и серой. И пальцы подрагивают, бьются подле скул
неуверенно.
- Это - не я, - громко сказала Марьюшка, отодвигаясь от мутной
зеркальной глади.
В недрах пустого почти, вхолостую хрипящего холодильника стояла у нее
бережно хранимая на случай рябина на коньяке. Должно быть, случай настал,
потому что Марьюшка наскоро, прямо в шапке и сапогах метнулась в прихожую,
извлекла заветный бутылек и торопливо выпила что оставалось, с полчашки.
Пальцы потеплели и перестали дрожать. Скулы прижгло румянцем. Теперь все
не главное: и промозглый ветер, лезущий под воротник, и ледяная пустота
выставочного зала, и собственный голос, утративший от простуды обычные
оттенки и силу. Теперь главное - рассказ о Чюрлёнисе, пусть даже в зале
сидят три калеки и случайно приблудившийся пес.
Чюрлёнис - фантазия цвета и звука. Линия, взлетающая дирижерской
палочкой и ускользающая змеиным следом. Картоны, которые кажутся
декорацией, прикрывающей в глубине иную жизнь. Крылатые ангелы над бездной
мироздания. Феерия колоколов и пронзительная тема судьбы, бесповоротно
решенной.
Зрителей оказалось довольно много: слушатели профкурсов, для которых
посещение выставочного зала было одним из пунктов программы. Время от
времени на эти профкурсы приглашаются активисты из самых разных сфер, то
врачи, то учителя. На этот раз группа состояла из работников коммунального
хозяйства. Можно было предположить, что до этого часа никто из слушателей
имени Чюрлёниса не знал, но к лекции они отнеслись с полным почтением и
даже на более чем скромный Марьюшкин туалет почти не косились.
Специалистом Марьюшка была неплохим. Собственно, их всего-то и было
двое искусствоведов на весь край, она и Козлов. Но Марьюшка пробавлялась
лекциями и вела экскурсии, тогда как Иван Козлов до столь будничной, серой
работенки снисходил редко, а по большей части исполнял обязанности своего
рода референта при председателе правления местной организации художников.
Он был совершенно незаменим, когда из столицы вдруг приходил на правление
запрос о том, сколько проведено мероприятий на военно-патриотическую тему
или творческих встреч с рабочими ударных строек, как осуществляются
контакты художников с селом или - совсем уж неожиданно - с детскими
исправительными колониями. Художники, включая директора выставочного зала
и очередного председателя правления, от таких запросов цепенели и понятия
не имели, что отвечать в вышестоящие вопрошающие органы. А Козлов бросал
на бумажку косой взгляд, закуривал, подкатывал быстрые свои глаза под
высокий лоб и начинал диктовать секретарю Зиночке четко и раздельно: и
какой процент, и что совершили, и на какие рубежи планируется выходить.
Все от фонаря, конечно, от того вечного российского фонаря, что своим
рассеянным светом еще Пушкина, а затем Достоевского попугивал ранними
зимними вечерами.
Но сходило, удовлетворялись в верхах произвольным козловским враньем,
отчего здесь, на месте, в родном коллективе, Козлова уважали и числили