"Евгений Сыч. Еще раз (Фантастическая повесть)" - читать интересную книгу автора

коробке нашептывал голос: - Ты спрашиваешь, где Марьюшка, ты думаешь, что
именно ей обязан будешь своей молодостью, своей второй жизнью. Но ты не
прав. Благодетелей ненавидят. Тех, кому обязаны, ненавидят особо. Разве
хотелось бы тебе ненавистью ответить на ее любовь? Ты начнешь сначала, и
другая Марья явится тебе, не эта пропившая, загубившая свой век женщина, а
молодая и готовая следовать за тобой.
Меж тем большая птица уже кружилась над землей - над Землей, - то
опускаясь ниже, совсем низко, почти зачерпывая крылом поверхность, то
взмывая в холодный космос. Ниже, выше, оплетая шар невидимой синусоидой.
Шар запутывался в синусоиде, накручивал ее на себя.
А в голове уже не было птицы. Была темнота. Черная, как крыло черного
ангела. Ведь ангелы бывают не только белые, но и черные. Как и лебеди.
"Я - умер?" - спросил себя Леха в полной черноте. И услышал в ответ:
"А кто сказал вам, что вы умрете? Что можно умереть сразу и навсегда?
Жизнь - это крик боли между двумя бесконечностями. Хорошую, неслучайную,
надежную смерть еще надо заслужить".
И он дернулся вбок, как прыгают с эскалатора: чуть присев, чуть
согнув коленки, голова опущена, руки болтаются справа и слева. Это по
спирали, по синусоиде долго и длинно, а по прямой - с витка на виток -
быстро.


IX

Человек, который уходит, человек, которого нет больше среди нас,
отныне способен на многое. Мы не удивимся, прочитав в газете, что он
написал роман века или открыл четвертое измерение. Исчезнувший знакомый
может основать город в пустыне или тихо спиться в столице. Хмыкнешь
только, узнав его в представителе страны, выступающем по Интервидению, или
в биче, чьи ноги в чудовищных башмаках не умещаются на прокрустовом ложе
парковой скамейки. Его нет - и он способен на все, вырвавшись из-под гнета
наших застывших представлений. Он может умереть и воскреснуть - в отличие
от соседа по лестничной клетке.
Но каждый человек - это я сам, это часть меня самого, развившаяся до
неузнаваемости, ставшая самостоятельной. Его характер мог бы быть моим
характером, он - одна из сторон моего характера, правда,
гипертрофированная. Поэтому так трудна борьба до победы: дайте мне в
противники другого, совсем другого, и я с ним справлюсь - засекайте время.
Но как справиться с самим собой? Я узнаю себя в его обличье, и руки мои
опускаются. Я заранее согласен на ничью и на поражение, в сущности, тоже
согласен. Ведь это все равно что разбивать зеркала, любые зеркала, которые
подвернутся. Увидишь, как блеснуло что-то несамостоятельным, отраженным
светом в глухой непрогляди, не иначе - зеркало, - и по нему с размаха.
И только потом, быть может, ясно станет, что не осколки зеркала, а
прорубь, та самая, что над омутом, блестит, преломляя острые лучи света.
Вот луч, горячий как кровь, колючий как лед, ударил по зрачкам.
- Свет! Уберите свет! Слышите! - заорал Леха. Но свет не убрали.
Тогда он понял, что это за свет, и двинулся к нему. И очнулся от
вопроса, который слишком часто слышал в последнее время:
- Что с тобой? Тебе плохо? Плохо тебе?