"Евгений Сыч. Еще раз (Фантастическая повесть)" - читать интересную книгу автора

спасению? Зачем тогда картины и скульптуры, дома и дворцы, хром и никель,
стекло и металл, - если нет посреди всего этого и тени надежды?
Как бессмысленно и жалко смертен человек...
Марья вообще-то ни во что не верила. Даже в судьбу. В судьбу обычно
верят те, кому хоть какая-то судьба выпала. А какая ей выпала судьба?
Никакой не было. Мать не помнила, не повезло. Пока жив был отец,
существовала словно бы не сама по себе, а при нем: дочь Копылова.
Копылов был старой формации, теперь таких не делают. Он не держался
за свою работу, работа за него держалась. Когда новый завод в этом городе
принимал, сам министр его уговаривал: бери завод, вот тебе карт-бланш,
твори, выдумывай, пробуй. "Нет уж, - отвечал Копылов, - лучше я буду у
себя в деревне на гармошке, чем у тебя под боком под твою дудку плясать",
- числя "деревней" далекий, но очень не маленький город, а "гармошкой" -
завод, на котором директорствовал и который - и правда! - подчинялся ему,
как тальянка умелому гармонисту. Но работы на родном заводе Копылову тогда
уже стало не хватать. Руки отпустишь, а гармошка: ти-та, ти-ту, - прямо
гусли-самогуды, неинтересно даже.
Многие годы Марья выслушивала от самых разных людей легенды о
собственном отце: как приглашал руководителей цехов и производств
собраться у себя в кабинете в два часа, а когда назавтра в два те
являлись, Копылова не было, лишь секретарша в приемной бойко стучала на
машинке и на все вопросы отвечала: "Так сейчас не два, а четырнадцать".
Или: как ровно в восемь утра вдруг захлопывались двери проходных и целый
час исправно колотились в них опоздавшие, готовые дорого отдать за
просроченные минуты. Или еще о том, что возил отец с собой с завода на
завод любимого инженера, которому платил зарплату ни за что, потому как
инженер этот в общей работе практически не участвовал, имел раздражающую
привычку читать в рабочее время детективы, по слухам - чертить даже толком
не умел, хоть в конструкторском бюро числился. Но если садились заводские
конструкторы в большую галошу и дружно в этой галоше качались на мелкой
зыби, копыловский любимчик откладывал в сторону очередную книжку, думал
недолгое время, а потом популярно объяснял, в чем ошибка, и где
запутались, и что теперь делать надо. И вновь удалялся к своим детективам,
поскольку обычную будничную работу достойной своего внимания не считал.
В отличие от отца, Марья жить с размахом не умела, топталась на одном
месте: два шага налево, два шага направо, - и даже попыток не
предпринимала что-то в жизни своей, а не то что чужой - изменить. Только
раз решилась на поступок: из физики, от Лехи ушла. Но все равно ей
казалось, что проживает она в тесной запертой клетке.
Раз, в выставочном зале уже, за утренним чаем, когда все дружно
обсуждали итальянский модный фильм про мафию и тюрьму, удивляясь и
ужасаясь, а бухгалтер Союза художников даже высказалась, что-де она лично
скорее в петлю бы полезла, чем за решетку пошла, - Марья, наоборот,
сказала задумчиво:
- А что? Не все ли равно - тут или там? Там хоть срока назначенного
ждать будешь. А здесь и вовсе нечего.
Собеседницы ее на это переглянулись, не то чтобы на слово ей не
поверили, а будто диагноз поставили: бессемейная, ей и впрямь все едино.
Обездоленная.
Но последние месяцы из ритма ее обыденной жизни стали отчетливо