"Евгений Сыч. Еще раз (Фантастическая повесть)" - читать интересную книгу автора

ее выколачивать. Сейчас он пытался продать Кукшину и Тамаровой три
картины, которые именовал триптихом "Нет - войне!".
- Я писал этот триптих десять лет, - возмущался Маренис.
Кукшин и Тамарова мялись. Художники отмалчивались.
Левая часть триптиха, напоминающая форматом настенный ковер в средней
городской квартире, являла собой разваливающееся изображение руин. Стоила
она, по утверждению автора, полторы тысячи рублей.
Правая состояла в основном из пламени, сквозь которое просматривалась
верхняя часть женской фигуры со вскинутой в протесте рукой. Стоила эта
часть предположительно столько же и размером была точь-в-точь.
Средняя картина размер имела больший, изображала младенца, сидящего
на земном шаре среди гладиолусов и один гладиолус срывающего. Стоила
середка соответственно две тысячи.
Тамарова, переброшенная в художественный музей из внутренних органов,
где она от близкого знакомства с преступным миром кое-какие привычки
приобрела, в реальной жизни неприменимые, но в то же время глаз набила и,
если кто блефует, чуяла, никак не могла сказать свое слово. Ужасно не
хотелось ей платить музейные сотни за картины Марениса, не нравились они
ей, не грели, и продать никуда не продашь, и в экспозиции оставить стыдно.
Однако название - "Нет - войне!" - действовало завораживающе, так что
неловко было отмахнуться. "Был бы Бритов, - мечтал про себя Кукшин, - он
бы просто отвесил Маренису за все полторы тысячи и свез на склад до
неведомых времен".
А Маренис, чутким организмом своим улавливающий начальственные
колебания, кипятился.
- Я не понимаю, - вслух размышлял он, - почему Чайкину можно
заплатить полторы тысячи за его авангардистскую мазню, тогда как я
последовательно работаю в социалистическом реализме? - И поблескивал со
значением значком Союза художников на лацкане пиджака.
Марьюшка смотрела на все сбоку - сидела на холодном подоконнике
молча. Она обычно не вмешивалась в художнические дрязги, которые
бесчисленны, как океанские волны, и неразрешимы даже Соломоновым мудрым
судом. Что толку, если каждый из присутствующих прекрасно знает: попытайся
Маренис торговать собственными произведениями на рынке да назови свою цену
- побили бы. А в дружеской атмосфере выставочного зала, в окружении
мраморных стен и гипсовых фигур, со значком на груди и дипломом в кармане
если о чем и волновался Маренис, так о максимальной выгоде.
- Товарищи дорогие, - заглянул в зал Иван Козлов и позвал, словно не
в курсе был, что тут происходит и чем заняты. - Самовар кипит,
поторопитесь, и с тортом Зиночка наша расстаралась, испекла.
И тут Марьюшку как бес толкнул: прошла она сквозь мирно стоящих
художников, послюнила палец и центральное изображение потерла.
- Гуашь, - показала Кукшину и Тамаровой окрашенный, загаженный палец.
- Плакатного плана работы.
- Ага! - оживилась Тамарова, услышав знакомое слово "плакат". Теперь
ей все было ясно. - Справа полфигуры - сто пятьдесят, слева пейзаж -
двести. В центре монофигурная композиция. Много-много - пятьсот.
- Двести, - оживился и Кукшин. - А всего пятьсот.
- Я отказываюсь разговаривать в таком тоне, - гордо сказал на это
Маренис.