"Григорий Свирский. Штрафники " - читать интересную книгу автора

грунте прямо на стоянке.
Здесь, на моторных чехлах в узкой осыпающейся щели, Александр Ильич
Скнарев и рассказал мне свою историю.
Он был майором, штурманом отряда на Дальнем Востоке. Этой зимой его
самолет - гофрированная громадина - тихоход "ТБ-З" - совершил вынужденную
посадку в тайге. Отказал мотор. Через неделю кончились продукты, и Скнарев
вместе со стрелком-мотористом, парнишкой моего возраста, отправился на
поиски. В одном из таежных сел ему встретились подвыпившие новобранцы, в
распахнутых ватниках, с гармошкой. Узнав, что надо Скнареву, зашумели.
"Дадим, однако! На заимке мука есть. Дерьма-то... Охотиться нынче некому.
Все трын-трава.- И неожиданно трезво: - Реглан вот дай!.."
Александр Ильич скинул с себя кожаный летный реглан, принес к самолету
в обмен на реглан мешок муки и ящик масла.
Через неделю "ТБ-З" кое-как взлетел, дотянули до своего аэродрома под
Хабаровском. Александр Ильич собрал со всего гарнизона вдов, многодетных и
разделил оставшиеся продукты. "Масло ниткой делили, муку "жменями",--
рассказывал мне в Североморске, в прошлом году, старый летчик, полковник
Гонков, который на Дальнем Востоке служил вместе со Скнаревым.
...Только распределили продукты, пришла шифровка о том, что в таежном
поселке разграблен военный склад. Немедля отыскать виновных. А где они,
виноватые? Подвыпившие "друзьяки" из маршевой роты... Под Москвой? Под
Сталинградом? Может, иные уже и погибли.
Виноватых искали остервенело. Целой группой. Перед войной вышел указ о
хищении соцсобственности. Говорили, по личной инициативе Сталина. Что бы ни
похитил человек - пучок колосков, сто граммов масла, булку - десять лет
лагерей.
Арестовали Скнарева. Увели обесчещенного, недоумевающего. Судили
военно-полевым судом...
"Виноватого кровь - вода,-- тихо рассказывал Александр Ильич,
поглядывая на белесое небо, где то и дело слышался треск пулеметных
очередей,-- приговорили меня к расстрелу. Посадили в камеру смертников".
До Москвы далеко. Пока бумага о помиловании шла туда - сюда, прошло
пятьдесят шесть суток.
Из камеры смертников, затхлой, без окна, вывели седого человека,
прочитали новый приговор. Десять лет. Как за булку.
А потом, усилиями местных командиров, "десятку" заменили штрафбатом. И
вот Скнарев в Ваенге, лежит на чехлах... Сюда, к чехлам, принесли Александру
Ильичу письмо. С Дальнего Востока. О жене. Что муж у нее теперь новый,
капитан какой-то. А о старом она не позволяет и вспоминать.
Гораздо позднее выяснилось, что письмо ложное. Кому-то было жизненно
важно Скнарева добить. Чтобы он не вернулся с войны... Но мы оба, и я, и
Александр Ильич, приняли его за чистую монету. Я выругался яростно, с
мальчишеской категоричностью проклял весь женский род. От Евы начиная. И
того капитана, мародера проклятого, вытеснившего Скнарева. Нет, хуже, чем
мародера!
Александр Ильич урезонил меня с какой-то грустной улыбкой, мудрой,
отрешенной:
- Что ты, Гриша! Ведь что взял на себя человек. Двоих детишек взял.
Семью расстрелянного...
Я поглядел сбоку на тихого человека с красным и грубым мужицким лицом,