"К.А.Свасьян. Философии символических форм Э.Кассирера" - читать интересную книгу автора

оказалась перед новыми проблемами".[5] Это значит: не отказ от кантовского
критицизма, а его расширение. Несомненно, что именно таким был замысел
Кассирера. Но несомненно и другое: философская атмосфера Европы уже к началу
20-х гг. насыщена явными признаками распада кантианских школ; уже намечается
решительная переориентация тенденций "фрайбургской школы" (от Фихте к
Плотину); уже Пауль Наторп начинает акцентировать в Платоне то, недооценка
чего позволила ему когда-то превратить греческого философа в
последовательного единомышленника когеновской системы. Впрочем, распад этот
далеко не всегда заявлял себя в скандальных формах, как у Н. Гартмана.
Напротив, в основном он протекал мирно, незаметно и, так сказать,
гомеопатически. Незаметно происходило смещение логического гегемона системы:
Кант осторожно вытеснялся Гегелем, Фихте, Лейбницем, Платоном; это
вытеснение преподносилось под видом расширения. Случай достаточно
интересный; мы рассмотрим его на примере Кассирера.
Куда приводит Кассирера расширение кантовского критицизма? Его основные
методологические установки, казалось бы, звучат еще в унисон "Критике
чистого разума". Здесь и "метафизическое различие между субъектом и объектом
превращено в методическое различение",[6] и "предмет не существует до и вне
синтетической связи, но конституируется именно ею" (2.39), и "основной
принцип критической мысли - принцип "примата" функции над предметом" (1.10).
Разумеется, перенос этих принципов на культуру неизбежно связан с их
спецификацией. Ведь и у самого Канта наблюдаем мы нечто сходное, переходя от
"Критики чистого разума" к "Критике способности суждения", от ориентации на
математику и математическую физику к ориентации на биологию. Понятие цели,
отсутствующее в системе категорий и основоположений чистого рассудка,
становится основным понятием третьей "Критики"; ненужное в сфере
неорганического мира, оно необходимо в сфере органики. "Принцип "примата"
функции над предметом, - так объясняет эту закономерность Кассирер, -
приобретает в каждой отдельной области новый вид и требует всякий раз нового
и самостоятельного обоснования" (1.10). Бесспорно, но как же быть с тем,
если "новый вид" подчас являет собою странные "сюрпризы" по отношению к
общему инвариантному принципу, так что эйдетика не уживается с логикой? Ведь
и сам Кант, внятно и, казалось бы, безоговорочно отграничивший сферу
конститутивных понятий от сферы понятий регулятивных и признававший
интеллектуальное созерцание прерогативой высшего рассудка, ибо в
человеческом рассудке оно оборачивается-де рядом диалектических аберраций и
софистическим престидижитаторством, вынужден был, перейдя к органике, искать
для этого принципа "самостоятельное обоснование", которое в скользящих
намеках драматического  77 "Критики способности суждения", толкующего об
одной "особенности человеческого рассудка, благодаря которой для нас
становится возможным понятие о цели природы", угрожало критике познания
возмездием запрещенной интуиции (умозрения). Текст Канта гласит: "Наш
рассудок имеет то свойство, что в своем познании, например, причины
продукта, он должен идти от аналитически общего (от понятий) к особенному (к
данному эмпирическому созерцанию); при этом он ничего не определяет в
отношении многообразия особенного, а должен ожидать этого определения для
способности суждения от подведения эмпирического созерцания (если предмет
есть продукт природы) под понятие. Но мы можем мыслить себе и такой
рассудок, который, поскольку он не дискурсивен подобно нашему, а интуитивен,
идет от синтетически общего (созерцания целого, как такового) к особенному,