"К.А.Свасьян. Философии символических форм Э.Кассирера" - читать интересную книгу автора

мы ни оценивали "четкую и ясную формулу" самой "Философии символических
форм", что бы мы ни говорили о ней в конце исследования, несомненно одно: по
солидности построения, мощно систематическому характеру своему она может
тягаться со многими, ставшими ныне классическими, концепциями прошлого.
Исследователь не может не быть предельно ответственным по отношению к этой
системе воззрений, заимствующей свои блага у математического метода и
никогда не спасающейся от мыслительных головоломок в объятиях "ленивого
иррационализма" (выражение Гуссерля). Именно на фоне разгула этого
иррационализма, среди "легиона" трескуче модных философий, променявших свое
логическое первородство на чечевичную похлебку броских и дешево плакатных
суггестии, попытка Кассирера противопоставлена "героическому пессимизму"
многих уверовавших в абсурдность философии "философов" как героическая
верность большой философии.
Возвращаясь к истокам и предпосылкам "Философии символических форм",
следует в первую очередь подчеркнуть общий фон, на котором разыгралось
обращение к проблеме культуры в эволюции взглядов Кассирера. Общепринятое
деление этой эволюции на так называемый "марбургский период" и последовавший
за ним период уже самостоятельной проблематики вполне отражает реальную суть
ситуации. Правда, обращение к этой проблематике не сопровождалось у
Кассирера переходом на иные позиции в столь явном и резком виде, как это
имело место, скажем, у Николая Гартмана, которому новая "метафизика
познания" далась лишь ценою открытого разрыва с его "марбургским"
прошлым.[3] Кассирер с Кантом открыто не порывал; Ф. Кауфман утверждает
даже, что он в большей степени сохранил верность "первоначальному идеализму"
Канта, чем Коген и Наторп, его наставники по "марбургской школе".[4]
Утверждение едва ли корректное; мы увидим еще, какой была эта верность. Но
чисто внешняя ситуация говорит в ее пользу; внешне философская эволюция
Кассирера протекала под знаком расширения кантовского критицизма на все
доминионы культуры. Если ранний Кассирер, автор "Познания и
действительности" (1910), старательно утончал "тансцендентальный метод"
Канта на материале естественных наук, то поздний Кассирер, автор "Языка и
мифа" (1925) и "Мифа о государстве" (1944), явил исторически парадоксальную
картину, отвечающую на вопрос: что бы вышло, если бы Кант направил свое
внимание на проблематику позднего Шеллинга и занялся исследованием, скажем,
"Самофракийских божеств", не изменяя при этом собственному "коперниканскому
перевороту"? Но таков внутренний и существенный аспект ситуации; внешне она
выглядела естественной и верноподданической. "Канту, - так объяснял
впоследствии Кассирер свой путь от методологии знания к феноменологии
культуры, - удалось осуществить свое решение лишь в исследовании частных
наук и в строгом соблюдении их принципов. Он начинает с чистой математики,
чтобы перейти к математическому естествознанию; и далее, в "Критике
способности суждения", распространяет сферу исследования на основные
понятия, делающие возможным познание живых явлений. Но он не попытался
предпринять структурный анализ "наук о культуре" в том же смысле, как он
сделал это для естественных наук. Это, впрочем, ни в коей мере не
свидетельствует о наличии имманентной и необходимой границы задач
критической философии. Скорее это указывает на чисто историческую и
постолько случайную границу, результирующую сферу познания в условиях XVIII
столетия. С отпадением этой границы, с возникновением - в эпоху романтизма -
независимых наук о языке, искусстве и религии, общая теория познания