"К.А.Свасьян. Философии символических форм Э.Кассирера" - читать интересную книгу автора

и отрицательно мыслимым понятием, обусловливающим феноменальность познания в
границах опытного применения понятий. Кант в "трансцендентальной диалектике"
разоблачает всякие попытки превзойти очерченные границы возможного опыта
(кто, когда и как определил границы этой возможности?); внеопытное
применение категорий приводит к фокусам диалектического шарлатанства. Мысль,
по Канту, прикреплена к чувственности; реальный опыт есть только чувственный
опыт; все остальное - злейшие проделки "трансцендентальной иллюзии",
провоцирующей мысль мыслить внечувственное, ну, хотя бы самое себя, т. е.
различить в самой себе материал и форму познания и собственные основания.
Вот почему гениальная задача Канта, выраженная им в одном лишь слове
"критицизм", слове, чье освободительное значение впервые по существу указало
философии ее доподлинное назначение, не была осуществлена Кантом во всей
полноте требований этого слова. "Критицизм" означает: не принимать ничего
без предварительного выверения сознанием; в этом его непреходящее
превосходство над всякого рода "догматизмом", конструирующим "вавилонские
башни" систем на невыверенном и наивно положенном фундаменте предпосылок.
Мысль - одна из таких предпосылок в системе самого Канта. Мысль критически
не вскрыта Кантом; мысль догматически принимается им как нечто разумеющееся.
И эта мысль оказывается бессильной на протяжении всех трех "Критик": в
"Критике чистого разума" она ограничена чисто формальным знанием;
аналитическая логика Канта читает явления по слогам (см.  30 "Пролегомен");
логика такого прочтения приводит к буквальному знанию (слово "утро", как
совокупность букв у, т, р, о); мысль, по Канту, совершает путь от
аналитически-общего (от понятий) к единичному (к эмпирике чувственных
созерцаний), т. е. в приведенном нами примере слова "утро" она идет от
понятия буквы к единичным буквам у, т, р, о; в "Критике способности
суждения" Кант предполагает возможность и иного пути: от синтетически-общего
к единичному, или от целого к частям; такое знание он приписывает
интуитивному рассудку; знание это было бы реальным знанием, но и только было
бы; по Канту, оно возможно в ограничительной презумпции "als ob"; нет нужды
доказывать бессмысленность этой презумпции, расцветшей в десятилетиях всеми
видами легкомысленнейших "фикционализмов", - никакое понятие буквы не дало
бы нам возможность сложить из единичных букв слово, если бы само слово не
предваряло буквы и не организовывало их в самом процессе сложения;[38]
наконец, "Критика практического разума" санкционирует необходимость веры:
этого нельзя знать, но в это надо верить; худшей участи, скажем мы, не ведал
критицизм; вера здесь не следствие изначально-нетронутого душевного пафоса,
не самопервейший жест волевого порыва (в смысле лютеровской "sola fide"), а
оскорбительно откровенный паллиатив, срочно подпирающий мысль, обессилевшую
от головокружения в присутствии трансцендентального ничто, или "вещи самой
по себе". Так, воля к познанию, определившая необходимость критики познания,
выродилась в убогую "добрую волю" (по Канту, центральный принцип
нравственности), которая в анализе Маркса и Энгельса "вполне соответствует
бессилию, придавленности и убожеству немецких бюргеров".[39]
Коген отклоняет оба понимания "вещи самой по себе". Первое он считает
просто недостойным Канта (как знать, не соглашаясь ли втайне с фихтевским
диагнозом "трех четвертей головы"?); от второго он отталкивается, силясь
дать ему позитивную интерпретацию. Ведь допущением трансцендентальности
"вещи самой по себе" Кант наметил путь логического толкования ее; стало
быть, в чисто логическом смысле она представляет собою понятие, в полной