"К.А.Свасьян. Философии символических форм Э.Кассирера" - читать интересную книгу автора

вещам, заменяя понятия интуициями, во всем обратен методу Кассирера,
насквозь логическому и идущему от вещей к символам. Разительный контраст
очевиден уже в манере изложения философов: осторожное, строго концептуальное
и традиционное "legato" у Кассирера с редкими прорывами в "невозможное" и -
острое, беспедальное, разяще-личностное "staccato" языка сущности у Шелера,
с самого начала нацеленного на "невозможное": на "материальное априори"
(беспрецедентный случай в истории трансцендентализма!) или на "порядок
сердца", обладающий, по его словам, не меньшей объективностью и не менее
строгой абсолютностью, чем математические истины. Все это наияснейшим
образом говорит о спорности какого-либо влияния. Несомненность влияния в
ином. "Философия символических форм" многими исследователями, да и самим
Кассирером, охарактеризована как философская антропология.[23] Здесь как бы
поставлена цель преодолеть обособленность специальных наук о человеке и
добиться единой идеи о нем. Но кем же, как не Шелером, основоположником
философской антропологии, была впервые узаконена эта цель. "Ни в один другой
период человеческого знания, - говорит Шелер, - человек не был столь
проблематичен, как в наши дни. Мы располагаем научной, философской и
теологической антропологией, не ведающими ничего друг о друге. И поэтому мы
лишены какой-либо ясной и устойчивой идеи о человеке. Нарастающая
множественность отдельных наук, вовлеченных в исследование человека, в
гораздо большей степени запутала, чем прояснила нашу идею о человеке".[24]
Именно в этом смысле имя Шелера должно быть отмечено наряду с остальными;
шелеровская философия человека - последнее звено в цепи влияний,
сопровождающих Кассирера на пути от логико-методологического обоснования
научного знания к антропологической философии.
Резюмируя вышеизложенное, можно схематически изобразить истоки и
предпосылки кассиреровской философии в следующей таблице.
Мы ничего не сказали еще о центральном пункте этой схемы (Кант),
поскольку об этом речь будет идти в следующей главе. Влияние Канта, конечно
же, огромно; Кант - основная тональность "Философии символических форм". Но,
продолжая музыкальное сравнение, можно сказать, что сила влечения к этой
тональности претерпела здесь явный сдвиг; скорее, она стала уже силой
отвлечения от тоники, хотя и в пределах самой тоники. Кантианская тоника все
еще сдерживает эксцентричность философских устремлений у Кассирера, как в
послевагнеровской и дошенберговской музыке. Различие Кассирера и Николая
Гартмана - двух "марбуржцев" - ярче всего вырисовывается в таком сравнении.
Отказ Гартмана от Канта есть отказ от прежней тоники путем приобщения к
додекафонной технике. Кассирер все еще тонален, но отнюдь не в классическом
смысле, а в позднеромантическом, где расширение музыкальных средств у
Вагнера, Брамса, Брукнера, Вольфа, Малера ознаменовано кризисом тоники
вплоть до прямого отсутствия ее на протяжении внушительно больших отрывков
музыкальной ткани. Так, анализ вагнеровской уверпоры к "Тристану" являет
отсутствие тоники во всей увертюре, написанной - подчеркнем это! - в рамках
тональности,[25] хотя даже отсутствующая (в прямом смысле), тоника все же
прослушивается еще за счет максимальных приближений к ней. Таково отсутствие
Канта и у Кассирера; читатель простит нам неуклюжий оборот, но это
присутствующее отсутствие, т. е. временами функция тоники (Кант) настолько
вытесняется соседней функцией, скажем, субдоминанты (Платон), что заключать
к ней мы можем либо от звучащего "фона", либо от самого текста с
проставленными знаками тональности. Текст увертюры к "Тристану" открыт