"Татьяна Львовна Сухотина-Толстая. Дневник " - читать интересную книгу автора

письма писать. Странно, что, несмотря на все болезни, мне удивительно
весело. Мы ездили с Левой и Верой верхом (Андрюша и Миша Кузминский тоже с
нами были), и я веселилась, как царица. Мы ездили с Машей и Альсидом в Тулу,
и мне тоже было ужасно весело. На меня даже сердятся, особенно Сережа, когда
я без причины кричу от хохота.
Я рисую картинку для лубочного издания "Старый дед и внук" и вижу, как
я мало знаю и как я плоха еще в рисовании.
Мама в Москву уехала вчера в ночь - посоветоваться с доктором о своем
здоровье и о роже папа. Илья тоже в Москве. Он уехал, чтобы удобнее ему было
готовиться к экзаменам. Здесь гостят Бирюков, дедушка Ге, Туркестанов и Миша
Иславин, и были на днях Бобринский Алексей Павлович, Абамелик и Оболенский.
Мне они все (всякий в своем роде) очень приятны, и я всем была рада.
Грибов нет, это жалко. Я ходила на днях одна с Малышом (он мне корзину
таскал) по всем посадкам, но нашла очень мало.

4 сентября. 9 часов утра.

Проснувшись, узнала, что папа хуже. Ночью жар у него дошел до 40, и
нога ужасно болела, так что он простонал всю ночь. Посылали за Рудневым. Он
говорит, что это новая рожа, и будто, если она распространится, это для ноги
безнадежно. Это ужасно, я не могу верить этому! Вчера Ге уехал, и мы совсем
одни,- три женщины и Сережа, от которого помощи и утешения мало может быть.
Зачем меня не позвали сегодня ночью? Неужели я всегда должна быть последней,
чтобы узнать все, что его касается, так же как всегда бываю последней, чтобы
прочесть то, что он пишет. Всегда дается сначала посторонним, а я будто
"всегда успею прочесть". Впрочем, я, верно, сама в этом виновата.
Сон я видела дурной, будто у меня передний зуб выпал, но без боли и без
крови. По толкованию мама это значит, что я услышу о смерти, но не родного
человека.

5 октября 1886. Ясная Поляна.

Папа настолько лучше, что он прыгает на одной ноге и с помощью одной из
нас переходит из залы в спальню и обратно. Дренаж у него еще не вынут, и
спит он очень плохо. Это, впрочем, понятно: без воздуха и без движения плохо
спится. Сегодня был у нас один немец, Otto Spier, который читал папа "Ивана
Ильича", переведенного им на немецкий язык. Папа одобрил.
Был у нас на днях Фет и был в кротком умиленном состоянии. С папа они
не спорили, а так хорошо, интересно говорили и - что всегда в разговоре
необходимо - с уважением и вниманием относились к словам друг друга. Папа
стал гораздо мягче это последнее время и охотно подчиняется всякому уходу за
ним и лечению. Он говорит, что им так завладели женщины, что он стал носить
кофточку (ему мама сшила) и стал говорить "я пила, я ела". Стахович тоже
гостил тут, и очень понравился Фетам. В пятницу мы все разъехались. Стахович
по делам уехал на два дня, завтра возвратится, Феты уехали к себе на
Плющиху, а мы с Машей - в Пирогово. Выехали все вместе до Ясенков. Там нам
пришлось ждать, и Фет говорил нам стихи Пушкина "В последний раз твой образ
милый дерзаю мысленно ласкать" и так растрогался под конец, что расплакался.
Я в первый раз тогда увидала в нем поэта, увидала, как он может чувствовать
красоту и умиляться ею. Как это дорого в человеке, и как это редко бывает! Я