"Эжен Сю. Плик и Плок " - читать интересную книгу автора

одной яхты, на которой перерезали всех пассажиров; ты привязался к судьбе
моей, бедное дитя! Ты любишь окаянного, скажи мне: точно ли ты любишь меня?
Хитано произнес эти последние слова с умиленным видом. Слеза, какую он
давно уже не проливал, на минуту заблистала в очах его, и он протянул руку к
Фазильо, который, схватив ее с невыразимым жаром, вскричал:
- Более жизни, командир!
И слеза также отуманила взор Фазильо; ибо все, что ни выражали душа или
лицо проклятого, отражалось на его лице, как в зеркале.
Впрочем, хотя он и заимствовал образ мыслей Хитано, однако, то не была
бледная и рабская пародия; но схватывая отличительные черты этого
разительного характера, он подражал этому человеку, как прекрасная душа
подражает добродетели. Если он охотно разделял с ним опасности, то он был
побуждаем к тому, так сказать, фатализмом, будучи уверен, что он проживет
своей жизнью и умрет своей смертью. Наконец, сей чудный человек был для
страстного юноши более, нежели отец, друг.
И, действительно, это смешение дерзости и хладнокровия, жестокости и
чувствительности; этот верный и проницательный взгляд глубокого тактика,
соединенный с поспешностью исполнения, всегда оправданного успехом; эта
речь, то украшенная восточными цветами, то грубая и отрывистая; эти обширные
познания, эти преступления, какие дружба понимает и извиняет; участие,
возбуждаемое изгнанником; это существование, так рано отравленное
бедствиями; горькие признания этой твердой и благородной души, которую
судьба привела испытать сыновнюю любовь убийством, братскую любовь опять
убийством! Наконец, вид этого отступника, великого столькими бедствиями, все
должно было очаровать юный, пылкий ум. И потому Хитано имел на Фазильо это
неотразимое и могущественное влияние, какое столь чрезвычайный человек
должен был иметь над каждым раздражительным характером; словом, Фазильо
питал к нему то чувство, которое начинается удивлением, а оканчивается
геройским самоотвержением.
- Наливай, Фазильо, - продолжал командир, взор которого прояснился
обыкновенной веселостью. - Наливай. Я тебе прочел длинную и скучную
исповедь, мой милый; только прошу впредь не говорить со мной об этом
никогда, никогда! Теперь тебе известна жизнь моя. Итак, за твою Жуану!
- За вашу Монху, командир!
- Я и забыл о ней, равно как и о моем намерении идти на приступ, ибо
стены высоки, Фазильо.
- Клянусь небом! Командир, если стены монастыря Санта-Магдалины высоки,
то стрела с привязанным к ней снурком, брошенная из лука, может подняться
довольно высоко и упасть в сад древнего монастыря.
- А потом, Фазильо?
- Потом, командир, ваша Монха, получив снурок, один конец которого
останется у вас в руках, даст вам о том знать легким дерганьем; тогда с
вашей стороны, вы привязываете к снурку веревочную лестницу; молодая девушка
притягивает ее к себе, прикрепляет за стеной, вы то же делаете снаружи, и,
божусь Пресвятой Девой, вы можете в благоприятную ночь войти в священное
место и выйти из него так же легко, как я опорожняю этот бокал.
- Клянусь моим канджаром! Ты хоть куда удалая голова и, по чести, я бы
желал...
Тут один старый седой негр, который не был немым из всего экипажа,
сбежал проворно с трапа, бросился в каюту и прервал речь Хитано.