"Мэри Стюарт. Розовый коттедж " - читать интересную книгу автора

изгородью, вела по краю утопавшего в цветущих травах некошеного луга. Еще
пара сотен ярдов, и я добралась до прохода в изгороди, который крест накрест
перегораживали ветви орешника.
Преодолеть эту символическую преграду не составляло труда. Я
перебралась на ту сторону и осторожно спустилась по крутому откосу на
дорогу, давным-давно превратившуюся в тропинку между высокими склонами,
покрытыми травой и папоротником. То было очень таинственное место -
Цыганская Лощина.
Время принесло сюда перемены. Когда-то это была открытая поросшая
травой ложбинка, где на несколько ночей останавливались иногда кочующие
цыгане. В те дни нам, деревенским детям, строго запрещалось выходить со
двора после заката. Мы повиновались, напуганные рассказами о детях,
украденных цыганами, и рассказы эти в моей голове сплелись с легендами о
похищении Килмени и о прочих сказочных созданиях.
Даже при свете дня, когда там не было никаких цыган, лощина внушала нам
страх. Когда-то в прошлом здесь бросили фургон. Вероятно, напуганная лошадь
ударила его об откос, случайно сломав колесо и оси. Оставленный фургон,
сгнив и полуразвалившись, все же сохранил свою форму, и для наших детских
умов это было место, где прятались злые призраки сказочных цыган, всегда
готовые напасть на нас. На глазах у нас, девчонок, мальчишки подбивали друг
друга сбежать вниз по склону, чтобы коснуться осей или ступенек фургона, но
на это осмеливались лишь самые крепкие духом. Все остальные, труся, мнили
себя храбрецами, выбираясь через перегороженный орешником проход и мчась
полмили по прохладной траве до перелаза на поле возле Розового коттеджа.
Цыганская Лощина не внушала нам страх лишь во время сбора ежевики:
тогда и дети, и взрослые приходили туда с ведрами и корзинами за спелыми
ягодами.
Теперь я выросла, к тому же был полдень и никаких следов цыган. А
лощина сокращала путь почти на милю. Где-то по правую руку от меня лежали
невидимые, должно быть, скрытые переплетением ежевичных плетей и молодой
порослью остатки цыганского фургона. Я свернула. Узкая тропинка вела между
высокими склонами, заросшими дикими розами и цветущими кустами ежевики.
Зорька и лохматый горицвет виднелись между густыми зарослями папоротника и
гулявника, и в воздухе витал свежий, приятный запах дикого чеснока,
запоздало расцветшего в тени.
Запах - спусковой крючок памяти, которому довольно слабого
прикосновения. Я шагала сквозь полумрак, напоенный ароматом чеснока,
папоротника и шиповника, пытаясь не думать о той деревенской сплетне,
которую пересказала мне бабушка. Лилиас и цыган? Моя мать, бегущая в ночи с
заплаканным лицом и держа кожаный саквояж в руке к бродягам, разбившим
лагерь в лощине? По крайней мере, подумала я, мне нет нужды пугаться
сломанной повозки; это никак не связано с матерью. Фургон стоял там столько,
сколько я себя помню. Или связано? Мне исполнилось шесть, когда она ушла.
Относятся ли мои воспоминания о наших детских играх к тому времени? И в этот
ли приют она сбежала той ночью? Кому он принадлежал?
Наконец, я изгнала эти мысли из своей головы и зашагала дальше. Еще
полмили по благоухающей воспоминаниями тропке, затем снова просвет в
изгороди и перелаз. Я выбралась наверх, к солнечному свету и свежему
ветерку, на открытый уклон поля, куда мы детьми приходили каждую Пасху
катать сваренные вкрутую яйца наподобие того, как осенью мы играли с