"Август Юхан Стриндберг. Одинокий " - читать интересную книгу автора

атмосферу, где мне дышалось привольно, как в ладно пригнанном платье, и,
отдав около часа раздумьям, погружался затем в небытие сна, свободный от
всех влечений, помыслов и желаний.
Мало-помалу я перестал посещать кафе, приучая себя к одиночеству, затем
вновь поддавался соблазну, с каждым разом все больше раскаиваясь в этом,
пока наконец не открылось мне великое счастье: слушать тишину и внимать
новым голосам, в ней звучащим.

II

Так мало-помалу сделался я одиноким и должен был довольствоваться
беглым общением, к которому вынуждала меня моя работа, - общением
преимущественно по телефону. Не скрою: тяжко было мне поначалу, и пустота,
сомкнувшаяся вокруг меня, настойчиво требовала заполнения. Когда я обрубил
все связи с другими, мне поначалу казалось, будто меня оставили силы, но
одновременно мое "я" стало крепнуть, словно сгущаясь вокруг некой основы,
вместившей в себя все пережитое мной, где оно плавилось и откуда
растекалось, даря пищу душе. Все, что я видел и слышал - в доме, на улице
или на лоне природы, - все мои впечатления я приучился переплавлять в работу
и чувствовал, как растет мой труд и насколько уединенные занятия
плодотворней всех прежних моих попыток изучать человека на людях.
В прошлом мне случалось иметь свой дом и семейный очаг, но нынче я
снимаю две комнаты с мебелью у вдовы. Мне потребовался некоторый срок, -
пусть недолгий, - чтобы сжиться с чужой обстановкой. Трудней всего оказалось
обжить и освоить письменный стол, - покойный судья сидел за ним верных три
десятка лет, корпя над протоколами. Он оставил на нем следы своих
цианисто-синих чернил, уже один вид которых мне противен; правым локтем стер
политуру, а слева приклеил кружок клеенки чудовищных желто-серых тонов,
чтобы ставить на него лампу. Все это крайне мне неприятно, но я решил ко
всему притерпеться и скоро уже перестал замечать уродливую заплату. А
кровать... когда-то я мечтал о собственном постельном белье, но нынче, хоть
я и мог бы себе это позволить, я ничего не хочу покупать; ведь ничего не
иметь - одна из граней свободы. Ничего не иметь, ничего не желать - значит
стать неуязвимым для злейших ударов судьбы. Но притом располагать деньгами и
в силу этого знать, что можешь получить желаемое, стоит тебе лишь
захотеть, - вот это счастье, потому что за ним кроется независимость - еще
одна грань свободы.
На стенах развешено пестрое собрание скверных картин, а также и
литографий и даже хромолитографий. Сначала я возненавидел их за уродство, но
вскоре они обрели в моих глазах неожиданную привлекательность. Однажды,
трудясь над очередным опусом, я вдруг почувствовал, что иссяк и не могу
сочинить решающую сцену, и тут в отчаянии я вскинул глаза на стенку. И взор
мой приковался к чудовищной репродукции, в свое время, несомненно, служившей
приложением к какому-нибудь иллюстрированному журналу. На ней был изображен
крестьянин, который стоял у причала, держа на привязи корову, и должно быть,
собирался сесть на некий невидимый мне паром. Человек этот, одиноко стоявший
на мостках, исступленно махал кому-то, цепко придерживая единственную
корову, и в глазах его было отчаяние... Вот она, моя сцена! Но в здешних
комнатах была еще и тьма мелких вещиц из тех, что скапливаются в каждом
доме, источая аромат воспоминаний, притом вещиц не покупных, а сработанных