"Август Юхан Стриндберг. Одинокий " - читать интересную книгу автора

происходило одно из двух: или жена сама брала слово и непререкаемым тоном
разрешала всякий спор, и тут уж приходилось учтивости ради помалкивать, или
же она вскакивала и выбегала в детскую и больше за весь вечер не
показывалась за столом, где с этой минуты гость чувствовал себя чем-то вроде
нищего попрошайки или непрошеного прихлебателя, а хозяйка отныне смотрела на
него так, словно он пытался куда-то сманить ее мужа, увести его от жены и
детей, веры и долга.
Этаким путем, значит, дело не заладилось, да и вообще приятелей чаще
всего разлучала взаимная неприязнь их жен. Женщины ревниво придирались друг
к другу.
Оставалось, стало быть, одно - кафе. Странным образом, однако, оно
утратило для друзей былую привлекательность. Конечно, они пытались уверить
себя, что обрели здесь нейтральное место сборищ, где нет ни хозяев, ни
гостей, а все же семейным было не по себе от мысли, что жена тем временем
сидит дома, словно она и вправду одинока, ведь и она могла бы сыскать себе
подходящее общество, а вот нынче обречена торчать одна в четырех стенах. К
тому же кафе по большей части посещали холостяки, иными словами - своего
рода враги семейных, лишенные собственного Домашнего очага, и, стало быть,
пользующиеся в здешнем заведении известными правами. Они и вели себя здесь
как дома, шумели, смеялись раскатисто, а на женатых смотрели чуть ли не как
на захватчиков, вторгшихся сюда незаконно, словом - те им Мешали.
Будучи вдовцом, я полагал, что имею кое-какое право на кафе, Но лучше
бы у меня его не было: заманивая туда женатых приятелей, я вскоре заслужил
этим ненависть их жен, которые и вовсе передали приглашать меня к себе в
дом. Что ж, может, и поделом, ибо Де муж с женой, там третий - лишний.
Если же приятели все же приходили в кафе, то сплошь и рядом бывали так
озабочены своими домашними делами, что сначала я всякий раз должен был
выслушивать их жалобы на слуг и детей, в школу и экзамены, и они так
основательно вовлекали меня в свои семейные дрязги, что я уже не видел
никакого выигрыша в том, что избавился от своих собственных.
Когда же наконец мы приступали к главному, к важным вопросам,
волновавшим нас, то чаще всего кто-то один заводил монолог, а другой между
тем сидел, потупив взор и дожидаясь лишь, когда придет его черед взять
слово, чтобы тут же заладить о чем-то своем, нимало не заботясь ответить на
речи первого: что называется "ему про Фому, а он про Ерему". А не то вдруг
поднимался воистину адский грохот: все галдели разом и никто, казалось,
другого не понимал. Поистине - вавилонское смешение языков, завершавшееся
перебранкой и полным взаимным непониманием.
- Ты же не понимаешь, что я говорю! - раз за разом в отчаянии восклицал
кто-то.
И правда! С годами каждый привык насыщать новым смыслом старые слова и
по-новому оценивать старые мысли, да к тому же никто не хотел открывать
заветную свою думу, которую хранил в душе, как сокровенную тайну, как росток
будущего, ревниво оберегаемый от чужих глаз.
Возвращаясь поздним вечером домой после такой встречи в кафе, я хорошо
сознавал никчемность этих бурных сборищ, где, в сущности, каждый желал лишь
услышать собственный голос и навязать свое мнение другим. Голова у меня
раскалывалась, а мозги, казалось, кто-то разрыхлил да засеял сорняком,
который необходимо выполоть, покуда он не пошел в рост. Дома, в уединении и
тишине, я вновь обретал самого себя и окунался в мою собственную духовную