"Август Юхан Стриндберг. Одинокий " - читать интересную книгу автора

полностью изложенной в настоящей книге ("Из моей жизни")".
Я люблю читать Гете: он пленяет меня легкостью, с какой относится ко
всему на свете. Кажется, он не способен серьезно смотреть на жизнь, словно
она лишена истинного бытия или попросту не заслуживает нашей досады и наших
слез. И еще мне по душе его неустрашимость перед лицом божественных сил, с
которыми он ощущает родство; его презрение к форме, к условностям,
отсутствие заведомо готовых взглядов, беспрестанный рост его и обновление,
из-за чего он всегда всех моложе, вечно впереди всех, впереди своего
времени.
Во все времена и до сей поры Гете противопоставляли Шиллеру, словно
побуждая каждого принять либо одного, либо другого из них. Я же не вижу
нужды выбирать, ибо приемлю обоих, тем более что они дополняют друг друга; я
не в силах словами выразить, в чем их различие, даже в области формы, хотя
чувство формы, пожалуй, у Шиллера развито больше, особенно в драме, а парит
он при том столь же высоко, сколь Гете. Взлет обоих - плод сотрудничества,
взаимовлияния.
А посему на пьедестале веймарского монумента нашлось место обоим, они
держатся за руки, и я не вижу причин разлучать их.


* * *

Снова зима на дворе; за окном серое небо, и свет струится снизу, с
земли, с белого снежного ее покрова. Одиночество созвучно мнимой смерти
природы, но порой уже нет сил его терпеть. Я тоскую по людям, но в уединении
сделался так чувствителен, словно душа осталась совсем без кожи, и так
избалован привычкой быть хозяином своих мыслей и чувств, что едва выношу
соприкосновение с другим человеком; мало того, всякий, кто бы ко мне ни
приблизился, угнетает меня своим душевным настроем, который будто вторгается
в мой собственный.
Но вот однажды вечером вошла ко мне горничная, с чужой визитной
карточкой в руках, как раз в одну из таких минут, когда мне хотелось
общества и я готов был принять кого угодно, пусть даже самого неприятного
человека. Увидев визитную карточку, я обрадовался, но, прочитав на ней
фамилию, помрачнел, - она была мне незнакома. "Что ж, - сказал я себе, -
главное: к тебе пришел человек! Пусть войдет!"
Вскоре вошел молодой человек, весьма бледный и весьма неопределенного
облика, так что я не мог уразуметь, к какому сословию он принадлежит, тем
более что костюм на нем явно был с чужого плеча. Но вид у него при том был
решительный и самоуверенный, хоть он и смотрел на меня выжидательно и
настороженно. Угостив меня двумя-тремя любезностями, которые подействовали
на меня охлаждающе, он перешел прямо к делу и попросил помочь ему деньгами.
Я отвечал, что неохотно оказываю помощь людям, совершенно мне незнакомым,
поскольку в прошлом я не раз по неведению помогал тем, кто этого не
заслуживал. Тут я увидел багровый шрам над правой его бровью, и в тот же миг
он сделался кроваво-красным. Что-то зловещее проступило в облике моего
гостя, но я уже проникся сочувствием к его безмерному отчаянию, и,
представив себя на его месте, на пороге долгой зимней ночи, я изменил свое
первоначальное решение. И дабы не длить его мук, я тут же вручил ему
просимую сумму и предложил присесть.