"Август Юхан Стриндберг. Одинокий " - читать интересную книгу автора

в них столько даров со всех концов света, выращенных или сработанных
человеческими руками, что благодаря им словно ощущаю связь со всем
человечеством и в изобилии вкушаю впечатления - пеструю гамму красок, форм и
ассоциаций.
По утрам, когда в нижнем этаже убирают комнаты, там раскрывают окна, я
прохожу мимо, без остановки, и все же успеваю в короткий миг объять глазами
чужую комнату и уловить крупицу чьей-то судьбы. Нынче утром, к примеру, я
успел бросить взгляд сквозь фрамугу во внутренность старого дома, поверх
аспидистры этого безобразного растения, вывезенного из Японии, которое не
вздымает свои цветки к свету, а укладывает их прямо от корня на землю -
будто яркие звезды, нарезанные из сырого мяса. Скользнув поверх аспидистры,
мимо письменного стола, уставленного обычными необходимыми и скучными
принадлежностями, мой взгляд проник в угол комнаты, где стояла прямоугольная
белая изразцовая печь старинной работы - с плитками в черной рамке, - будто
грязные ногти, - и с огромной брешью вместо ниши, - и был весь угол гнетуще
темен от неописуемо грязных обоев.
Год 1870-й, мрачный его быт вонзился в мое сознание мигом, но с ним
вошла в него и более общая, тягостная картина жизни небогатой обывательской
семьи, картина тяжкого, сурового бытия людей, терзавших самих себя и других.
И ожили воспоминания о старом доме, о былом очаге, которым бы нипочем не
проснуться, не окажись на моем пути эта распахнутая фрамуга. Всплыли давно
позабытые судьбы, и я увидел их в новом, нежданном свете, и только теперь
понял я тех людей, вспомнив о них спустя столько лет, понял трагедию их, от
которой прежде отстранялся, как мог, полагая ее и мучительной и ничтожной.
Вернувшись домой, я сразу же набросал план пьесы. А ведь я получил ее сквозь
фрамугу!
Если же я выхожу вечерами, когда уже пали сумерки и всюду горят огни,
тут круг моих безмолвных знакомств расширяется, - ведь при свете видны и
верхние комнаты. И я изучаю мебель и обстановку, заимствую семейные картины,
сцены из жизни. Люди, которые не опускают штор, обычно не прочь показаться
другим, и потому мне нет нужды соблюдать деликатность. К тому же я делаю
лишь моментальные снимки, а уж затем разрабатываю увиденное.
Однажды вечером я таким же вот образом прошел мимо роскошной угловой
квартиры с большими окнами и в них увидел... А увидел я предметы и мебель
шестидесятых годов, в соседстве с гардинами семидесятых, портьерами -
восьмидесятых и безделушками - девяностых годов. На окне стояла урна из
алебастра, цвета слоновой кости, пожелтевшая от человеческого дыхания и
вздохов, винных паров и табачного дыма, и, должно быть, как вещь ненужную и
бесполезную, кто-то в конце концов приспособил ее для визитных карточек.
Такой урне только и место в могильном склепе, хранящем имена друзей, которые
бывали в доме; родственников, некогда живших, а затем ушедших из жизни;
имена женихов и невест, новобрачных и новорожденных, имена усопших. В
комнате было много портретов, относящихся к разным временам и эпохам: герои
в латах, ученые в париках, священники в брыжах. В углу у дивана стоял
игорный столик, и вокруг него сидели за картами четыре странные фигуры.
Игроки не разговаривали друг с другом - губы их не шевелились. Трое их них
были в преклонном возрасте, лишь четвертый, по всей вероятности хозяин
квартиры, казался на вид средних лет. А еще на середине комнаты, спиной к
игрокам, сидела, наклонясь над вязанием, молодая женщина. Хоть она и вязала,
работа явно не увлекала ее, казалось, она нанизывает время, петля за петлей,