"Август Юхан Стриндберг. Одинокий " - читать интересную книгу автора

спицей отмеряя секунды. Вдруг она схватила вязанье и, приподняв, стала
изучать, как изучают часы, чтобы по ним определить время, но взгляд ее реял
над временем и над работой, уносясь в даль неведомого, - и тут же она
взглянула поверх урны в окно, и там, в потемках, встретились наши взгляды,
хоть она и не замечала меня. И чудилось мне, будто мы с ней знакомы, будто
она что-то говорит мне глазами, но, разумеется, ничего этого не было. Одна
из мумий у игорного столика что-то пробормотала. Женщина отозвалась на это
легким движением головы и даже не повернулась, словно говоривший нарушил ход
ее мыслей или помешал ей в работе, а лишь еще ниже прежнего склонилась над
вязанием и запустила в работу свою секундную стрелку. Никогда доселе не
видел я такого сгустка тоски, отвращения к жизни, усталости, как в этом
доме.
Мужчина у игорного столика, поражавший беспрерывной сменой выражений
лица, казалось, был чем-то встревожен, чего-то ждал, и та же тревога владела
мумиями. То и дело смотрели они на стенные часы, где большая стрелка уже
приближалась к часовой отметке. Здесь, несомненно, ждали кого-то - кого-то,
в чьей власти было прогнать тоску, круто изменить судьбы присутствующих,
принести с собой свежее дуновение жизни. А может, даже перевернуть всю жизнь
в этом доме. Будто зажатые в тисках страха, мумии не смели отдаться игре и
клали карты наугад, словно ожидая, что в любой миг их игру могут прервать, и
отсюда проистекала застылость всех этих лиц и жестов, отчего игроки походили
на манекенов.
И, наконец, ожидаемое свершилось. "Какая удача!" - подумал я, когда
зашевелилась портьера и горничная в белой наколке, войдя, доложила о чьем-то
приходе. Все присутствующие встрепенулись, а молодая женщина,
полуобернувшись к вошедшему, встала. Тут пробили стенные часы, я с улицы
услыхал этот бой и увидел, как минутная стрелка подскочила к цифре
двенадцать.
Кто-то из прохожих вдруг сильно пихнул меня, и я очнулся так резко,
будто меня и впрямь вытолкнули из того дома на улицу, изгнав из гостиной,
где на две бесконечные минуты поселилась моя душа, где я прожил частицу
жизни других людей, обитателей дома. Пристыженный, побрел я своей дорогой,
поначалу намереваясь повернуть назад, дабы узнать развязку увиденной сцены,
но скоро одумался, утешив себя мыслью: конец истории заведомо мне известен,
сколько раз я сам переживал то же самое!


* * *

Весна идет, как встарь, а все же идет не так, как в прежние времена.
Прежде весну приносил первый жаворонок, но жаворонки уже не спешат к нам
нынче, и весну делают зяблики в Хумлегорден и скворцы на Птичьей горе -
Фогельбаккен. Одно лишь осталось как было: апрельские переезды. Вид мебели,
домашней утвари на тротуаре всегда казался мне тягостным. Бесприютные люди,
вынужденные выставлять на всеобщее обозрение свой обиход, стыдятся его,
потому никогда и не увидишь подле вещей хозяина, стерегущего свое добро.
Тысячу раз предпочтет он поручить заботам чужих людей весь этот скарб -
столь убогий в безжалостном свете дня. Вон тот диван и перед ним стол
казались вполне приличными дома при слабом свете лампы, но на улице, под
яркими лучами солнца, сразу обнажились все прорехи и пятна, и если дома даже