"Ирвинг Стоун. Муки и радости" - читать интересную книгу автора

- Я горжусь своим родом не меньше, чем вы оба. Но почему я не имею
права учиться и исполнять прекрасную работу, которой гордилась бы вся
Флоренция, как она гордится дверями Гиберти, статуями Донателло и фресками
Гирландайо? Флоренция - хороший город для художника.
Лодовико положил руку на плечо мальчика, назвав его ласкательным именем
- Микеланьоло. Из всех пяти сыновей это был его любимый сын, на него он
возлагал самые светлые свои надежды: именно поэтому Лодовико нашел в себе
мужество целых три года платить за учение мальчика в школе Урбино. Учитель
был слишком горд, чтобы сообщить отцу, что его сын, с виду столь
смышленый, больше рисует в своей тетрадке, чем заучивает тексты из
греческих и латинских манускриптов. Что же касается логики, то у мальчика
были собственные правила, опровергнуть которые Урбино не мог при всем
своем красноречии.
- Микеланджело, все, что ты говоришь насчет художников, сплошная
глупость. Мне бы надо просто побить тебя, чтобы ты набрался разума. Но
тебе уже тринадцать лет; я платил деньги за то, чтобы тебя учили логике, и
я хочу теперь убедиться, как ты с нею ладишь. Гиберти и Донателло начали
свою жизнь ремесленниками, ремесленниками они ее и кончили. Тем же кончит
и Гирландайо. Такая работа не возвысит человека в обществе ни на один
локоть, а твой Донателло под старость столь обнищал, что Козимо де Медичи
пришлось из милости назначить ему пенсию.
Услышав это, мальчик вспыхнул.
- Донателло разорился потому, что держал свои деньги в проволочной
корзинке, подвешенной к потолку, и из нее брали все его друзья и
помощники, когда им было надо. А Гирландайо уже и теперь почти что богатый
человек.
- Заниматься художеством - все равно что мыть ослу голову щелоком, -
сказал Франческо, вставляя пословицу, ибо сея тосканская мудрость была
целиком вплетена в пословицы. - Пропадут попусту и труд и щелок. Каждый
надеется, что в его руках и булыжник обернется чистым золотом. Напрасная
мечта!
- А у меня нет другой мечты! - воскликнул Микеланджело. Он повернулся к
отцу: - Лиши меня искусства, и во мне ничего не останется, я буду пуст,
как гнилой орех.
- А я-то всем говорил, что мой Микеланджело сделает род Буонарроти
вновь богатым! - кричал Лодовико. - Уж лучше бы мне об этом и не
заикаться. Но я из тебя этот плебейский дух вышибу!
И, оттопырив локоть, он начал правой рукой, как палкой, колотить
мальчика по голове. Желая помочь воспитанию племянника, который мог
свихнуться в эти опасные годы, Франческо тоже отвесил ему несколько
тяжелых затрещин.
Микеланджело пригибался и покорно втягивал голову в плечи, как
животное, застигнутое бурей. Вырываться и бежать прочь не было смысла,
ведь разговаривать с отцом пришлось бы снова не сегодня, так завтра. Все
время он твердил про себя слова, которые любила повторять ему бабушка:
"Терпи! Когда рождается человек, с ним рождается и его работа".
Краешком глаза он увидел, что в дверь кабинета вломилась тетя Кассандра
- тучная, раздувшаяся, как тесто на опаре, женщина. Широкая кость, пышные
бедра, груди и ягодицы, басистый, вполне под стать ее дородности, голос не
делали, однако, тетю Кассандру счастливой. Заботиться о счастье других она