"Брем Стокер. Скорбь сатаны (Ад для Джеффри Темпеста) [F]" - читать интересную книгу автора

честность в конце концов не есть лучшая система.
Что же было делать? Как начать иезуитскую деятельность, чтобы, сделав
зло, получить добро? Так я думал - если эти безумные фантазии заслуживали
названия дум. Ночь была особенно холодная. Мои руки онемели, и я старался
согреть их у масляной лампы, которою моя квартирная хозяйка, по доброте
своей, позволяла мне пользоваться, несмотря на отсроченный платеж.
Сделав это, я заметил три письма на столе: одно в длинном синем
конверте, заключающее или вызов в суд, или возвращенную рукопись, другое -
с маркой из Мельбурна, а третье - толстый квадратный пакет с золоченой
коронкой. Я смотрел на все три равнодушно и, выбрав то, что было из
Австралии, вертел в руках одну секунду прежде, чем распечатать его.
Я знал, от кого оно, и не ждал приятных известий. Несколько месяцев
тому я написал подробный рассказ о моих увеличивающихся долгах и
затруднениях одному старому школьному товарищу, который, найдя Англию
слишком тесной для своего честолюбия, уехал в более широкий Новый Свет для
разработки золотых приисков. Как мне было известно, он преуспел в своем
предприятии и достиг солидного независимого положения. Поэтому я рискнул
обратиться к нему с просьбой одолжить мне пятьдесят фунтов стерлингов.
Здесь, без сомнения, был его ответ, и я колебался прежде, чем вскрыть
конверт.
- Конечно, будет отказ, - сказал я почти громко.
Как ни был расположен приятель при других обстоятельствах, но при
просьбе одолжить денег он непременно окажется черствым. Он выразит свои
сожаления, обвинит профессию и вообще плохие времена и обнадежит, что все
скоро перемелется. Мне это было хорошо известно. В конце концов, почему я
должен думать, что он не такой, как все? Я не имею на него иных прав,
кроме воспоминаний о нескольких сентиментальных днях в Оксфорде.
Против воли у меня вырвался вздох, и на секунду глаза заволоклись
туманом. Опять я видел серые башни мирной Магдалины, чудесные зеленые
деревья, покрывавшие тенью дорожки внутри и кругом старого дорогого
университетского города, где мы - я и человек, чье письмо я сейчас держал
в руке, - вместе бродили, счастливые юноши, воображая себя молодыми
гениями, родившимися, чтобы преобразовать мир. Мы оба любили классиков -
мы были полны Гомером и мыслями и принципами всех бессмертных греков и
римлян. И я верю, что в те далекие мечтательные дни мы думали, что в нас
было то вещество, из которого создаются герои. Но вступление на
общественную арену скоро разрушило наши высокие фантазии; мы оказались
обыкновенными рабочими единицами, не более; проза ежедневной жизни
отстранила Гомера на задний план, и мы вскоре открыли, что общество
интересовалось более последним скандалом, чем трагедиями Софокла или
мудростью Платона. Без сомнения, было крайне глупо мечтать, что мы могли
преобразовать свет, тем не менее самый закоренелый циник вряд ли станет
отрицать, что отрадно оглянуться назад, на дни юности, когда, быть может,
только один раз в жизни он имел благородные стремления. Лампа горела
скверно, и мне пришлось заправить ее прежде, чем приступить к чтению
письма моего друга.
В следующей комнате кто-то играл на скрипке, и играл хорошо. Нежные
звуки лились из-под смычка, и я слушал, безотчетно радуясь. Ослабев от
голода, я впал в какое-то состояние, доходившее до оцепенения, и
проникающая мелодия, вызывая во мне эстетичные и сладостные чувства,