"Брем Стокер. Скорбь сатаны (Ад для Джеффри Темпеста) [F]" - читать интересную книгу автора

печати, тогда как другие, быть может, более достойные, остаются в
неизвестности. Заслуга ставится в этих случаях ни во что, - за деньги
приобретается все.
Настойчивое упоминание моего имени с описанием моей наружности и моих
"удивительных литературных дарований", вместе с почтительными и довольно
явными намеками на "миллионы", которые и делали меня таким интересным
(статья была написана самим Лючио и передана в вышесказанное "агентство" с
придачей кругленькой суммы), - все это, я говорю, доставило мне две
напасти: во-первых, целую гору приглашений на общественные и артистические
должности, а во-вторых - непрерывный поток просительных писем. Я был
принужден завести секретаря, занимавшего комнату недалеко от моего
"отделения" и буквально целый день заваленного работой. Излишне говорить,
что я отказывал на все денежные просьбы: никто не помог мне в моих
бедствиях, кроме старого товарища Босслза; никто, кроме него, не сказал
мне даже доброго слова. И я решил теперь быть таким же жестоким и таким же
беспощадным, какими тогда я нашел своих собратьев. Я со злорадством прочел
письма двух-трех литераторов, просящих занятия, "как секретаря или
компаньона", или немного денег "взаймы", чтоб "перебиться с
затруднениями". Один из этих просителей был журналист в хорошо известной
газете, который обещал найти мне работу и который вместо того, как я потом
узнал, сильно отговаривал редактора дать мне какое-нибудь занятие. Он не
воображал, что Темпест - миллионер и Темпест - наемный писатель были одно
и то же лицо - так мало вероятия, чтобы богатство могло выпасть на долю
автора! Я ответил ему сам лично и сказал ему то, что, я считал, он должен
был знать, прибавляя свою саркастическую благодарность за его дружелюбную
помощь в дни моей крайней нужды, - и в этом я вкушал наслаждение мести. Я
никогда больше о нем не слыхал, и я уверен, что мое письмо дало ему
материал не только для удивления, но и для размышления. Между тем,
несмотря на преимущества, какими я теперь пользовался, я не мог по совести
сказать, что я был счастлив. Я знал, что я был одним из людей, которому
больше всего завидовали, а между тем... Когда я стоял и смотрел в окно на
непрерывно идущий дождь, я чувствовал скорее горечь, чем сладость в полной
чаше богатства. Многое, от чего я ожидал необыкновенного удовлетворения,
оказалось бесцветным. Например, я завалил прессу тщательно изложенными и
бросающимися в глаза рекламами о моей книге, и когда я был беден, я
рисовал себе картину буйного веселья, какому я предался бы в этом случае,
но теперь меня даже это почте не занимало; мне надоело видеть свое
собственное имя в газетах. И хотя я с понятным интересом ожидал издания
моего труда, но сегодня и эта мысль потеряла свою привлекательность из-за
нового и неприятного впечатления, что содержание книги было совершенно
противоположно моим истинным мыслям. Улицы сделались темными от тумана и
дождя, и, почувствовав отвращение к погоде и к самому себе, я отвернулся
от окна и уселся в кресло у камина, мешая уголь, пока он не запылал, и
придумывая способ, как бы избавить свой дух от мрака, который угрожал
окутать его таким же густым покровом, как лондонский туман.
Кто-то постучал в дверь, и в ответ на мое несколько раздраженное:
"Войдите!" - Риманец вошел.
- Что это значит: все в темноте, Темпест? - воскликнул он весело. -
Отчего вы не зажжете свет?
- Огня довольно, - ответил я сердито, - во всяком случае довольно,