"Брем Стокер. Скорбь сатаны (Ад для Джеффри Темпеста) [F]" - читать интересную книгу автора

- Действительно, - ответил незнакомец, и его густой голос вибрировал
серебристыми звуками, скрывая насмешку. - Вы так откровенны, что я не могу
не понять вас. Вы досадовали на мой сегодняшний визит и желали, чтоб я не
пришел!
Это разоблачение моего настроения звучало так резко, что я поспешил
отрицать его, хотя и сознавал, что это была правда. Правда даже в мелочах
всегда кажется неприятной!
- Пожалуйста, не сочтите меня грубияном! - сказал я. - Но дело в том,
что я распечатал ваше письмо лишь несколько минут тому назад, прежде чем я
мог все привести в порядок, чтоб принять вас. Лампа погасла так некстати,
что я принужден теперь приветствовать вас, против правил общества, в
темноте, которая даже мешает нам пожать друг другу руки.
- Попробуем? - спросил мой гость, и звук его голоса смягчился,
придавая особенную прелесть его словам. - Моя рука здесь; если в вашей
есть немного дружелюбного инстинкта, они встретятся совершенно наудачу,
безо всякого управления.
Я протянул свою руку, и она тотчас же почувствовала, теплое и
несколько властное пожатие. В этот момент комната осветилась; квартирная
хозяйка вошла, неся, как она называла, "свою лучшую лампу", и поставила ее
на стол. Я думаю, она воскликнула от удивления при виде меня, она, быть
может, даже сказала что-нибудь, - но я не слыхал и не обращал внимания,
так как я был поражен и очарован наружностью человека, большая и гибкая
рука которого еще держала меня. Я сам довольно высокого роста, но он был
на полголовы, если не более, выше, и когда я смотрел прямо на него, я
думал, что мне никогда не приходилось видеть столько красоты и ума,
соединенных в одном человеческом существе! Прекрасной формы голова
указывала на силу и ум и благородно держалась на плечах, достойных
Геркулеса. Лицо было овальное и особенно бледное, что придавало почти
огненный блеск его темным глазам, которые имели удивительно обаятельный
взгляд веселья и страдания вместе. Самой замечательной чертой его лица был
рот: несмотря на безупречно красивый изгиб, он был тверд и решителен и не
слишком мал. Я заметил, что в спокойном состоянии он отражал горечь,
презрение и даже жесткость. Но когда улыбка озаряла его, он выражал - или
даже казалось, что выражал - нечто более утонченное, чем страсть, и с
быстротой молнии у меня мелькнула мысль, чем могло быть это мистическое
необъяснимое нечто. При одном взгляде я заметил эти главные подробности в
пленительной наружности моего нового знакомого, и когда он выпустил мою
руку, я почувствовал, словно знал его всю жизнь! И теперь, лицом к лицу с
ним, при свете лампы, я вспомнил о действительной обстановке, окружающей
меня: холодная низкая комната, недостаток огня, черная сажа, насыпанная на
полу, мое потертое платье и жалкий вид в сравнении с этим царственно
смотревшим индивидуумом, который носил на себе явную очевидность своих
богатств. Его длинное пальто было подбито и оторочено великолепными
соболями; он расстегнул его и швырнул небрежно, смотря на меня и улыбаясь.
- Я знаю, что пришел в нежеланный момент! - сказал он. - Со мною так
всегда! Это мое особенное несчастье! Воспитанные люди никогда не
вторгаются туда, где их не желают, и потому я боюсь, что мои манеры
оставляют много желать. Если можете, то простите меня ради этого, - и он
вынул адресованное мне письмо, написанное знакомой рукой моего друга
Кэррингтона.