"Роберт Луис Стивенсон. Берег Фалез_а_" - читать интересную книгу автора

моего имени прямо по всем правилам. Он сказал ей, что я от нее без ума, а на
остальное мне, дескать, наплевать и, гори все огнем, я должен получить ее,
после чего бедная девочка, зная то, о чем мне было тогда совсем невдомек,
поверила ему, поверила каждому его слову, и у нее, понятное дело, совсем
закружилась голова, - ну, тут и гордость и чувство благодарности. А я-то
ведь ни о чем этом и не подозревал. Я был решительно против всяких там
романтических бредней: достаточно насмотрелся я на белых, вконец измученных
родственниками своих жен-туземок, на их дурацкое положение и потому сказал
себе, что должен тотчас же положить всем этим глупостям конец и поставить
мою подружку на место. Но она была такая хрупкая, такая красивая, когда,
отбежав вперед, оборачивалась и поджидала меня, так была похожа на ребенка
или преданную собачонку, что я мог только молча следовать за ней,
прислушиваясь к легким шагам ее босых ног и смутно различая ее белеющую в
полумраке фигурку. А потом мысли мои приняли иное направление. В лесу, когда
мы остались одни, она играла со мной, словно котенок, но, как только
вступили мы в дом, вся ее повадка изменилась: она стала держаться скромно в
вместе с тем величественно, словно какая-нибудь герцогиня. И в своем
праздничном наряде, хотя и туземном, но очень красивом, вся благоухающая, в
юбочке из тончайшей тапы, в уборе из алых цветов и крашеных семян,
сверкавших, точно драгоценные камни, только покрупнее, она и вправду вдруг
показалась мне герцогиней, блистающей туалетом на каком-нибудь там концерте,
где поют разные знаменитости, и представилось мне, что я, скромный торговец,
совсем ей не пара.
В дом она вбежала первой, и не успел я переступить порог, как вспыхнула
спичка и окна засветились. Дом был хорош, построен из кораллового туфа, с
очень просторной верандой и большой гостиной с высоким потолком. Только мои
чемоданы и ящики, грудой сваленные в углу, порядком портили впечатление, но
возле стола, среди всего этого разорения, стояла, поджидая меня, Юма. Ее
кожа ярко золотилась в свете лампы, а огромная ее тень уходила под железную
крышу. Я остановился в дверях, и она поглядела на меня - в глазах ее были и
призыв и испуг; затем она коснулась рукой своей груди.
- Я твоя жена, - сказала она.
И тут случилось со мной такое, чего еще не случалось никогда. Меня
потянуло к ней с такой силой, что я пошатнулся, словно суденышко,
подхваченное внезапно налетевшим шквалом.
Я не мог произнести ни слова, даже если бы захотел. А найди я в себе
силы заговорить, я бы все равно промолчал. Я стыдился того, что меня так
влечет к туземной женщине, стыдился этой комедии брака и этой бумажонки,
которую она спрятала на груди, как святыню, и, отвернувшись, я сделал вид,
будто роюсь в своих ящиках. Мне сразу подвернулся под руку ящик с бутылками
джина - единственный, который я привез с собой. И вдруг - то ли ради этой
девушки, то ли вспомнив старого Рэндолла, - но я принял совершенно
неожиданное решение. Оторвал крышку ящика, одну за другой откупорил своим
карманным штопором все бутылки и велел Юме пойти на веранду и вылить весь
джин на землю.
Вылив все до капли, она возвратилась в комнату и с недоумением
поглядела на меня,
- Это плохое, - сказал я, обретя наконец способность ворочать языком. -
Когда человек пьет, он нехороший человек.
Она, казалось, была согласна со мной, но задумалась.