"Роберт Луис Стивенсон. Берег Фалез_а_" - читать интересную книгу автора

и пустым. Я разуверился в успехе, своей деятельности. И мне показалось, что
лучше уж попытаться исправить старое испытанное оружие, чем бросаться на
поиски нового, которое скорее всего окажется еще хуже. И притом любого
скандала, если это только возможно, следует всемерно избегать. Был я тогда
прав или нет, не знаю, но я избрал осторожный образ действий. Всю ночь
напролет я порицал и увещевал своего заблудшего пастора, бичевал его
невежество и маловерие, укорял его за низкие поступки, за то, что он
старался покрыть преступление и тем безжалостно содействовал убийству,
словно малое дитя, поддавшись на хитрые и глупые уловки. И еще не занялась
заря, когда он пал передо мной на колени, обливаясь слезами самого
искреннего, казалось бы, раскаяния. В воскресенье утром я взошел на кафедру
и, положив в основу главу девятнадцатую из третьей книги Царств, прочел
проповедь о голосе, возвестившем, что не в землетрясении господь, и не в
огне господь, а в веянии тихого ветра, и попытался, насколько возможно,
сопоставить это с недавними событиями в Фалезе. Моя проповедь потрясла их, а
произведенное ею впечатление еще усилилось, когда, в свою очередь, встал
Наму и покаялся в своем маловерии и в грехах. Словом, до этой минуты все шло
хорошо. Однако обстоятельства сложились для меня весьма неблагоприятно.
Близилось время нашего "мая" на островах, иначе говоря, пора сбора
пожертвований на нужды миссии. По долгу службы я должен был напомнить об
этом своей пастве, что дало моему противнику в руки оружие, которым он не
замедлил воспользоваться.
Как только народ стал расходиться из часовни, Кейз, конечно, тотчас
узнал во всех подробностях о том, что там произошло, и в тот же день к
вечеру нарочно попался мне на дороге в самом центре поселка. Он направился
ко мне с таким решительным и вместе с тем враждебным видом, что я не мог
уклониться от встречи с ним, не повредив своей репутации.
"А вот и он - святой человек! - сказал Кейз на туземном языке. - Он
громил меня в своей проповеди, но на уме-то у него было совсем иное. Он учил
вас возлюбить господа, но это было у него только на языке, а на сердце у
него было совсем иное. Хотите знать, что было у него на сердце и на уме? -
закричал он. - Сейчас я вам покажу!" - И, взмахнув рукой у самого моего уха,
он сделал вид, будто извлек у меня из головы доллар и повертел им в воздухе.
Кругом зашумели, как при виде чуда. А я стоял, онемев. Кейз проделал
самый заурядный фокус, который я наблюдал у себя на родине десятки раз, но
разве убедишь в этом туземцев? Я очень пожалел в эту минуту, что вместо
древнееврейского языка не обучился показывать фокусы, чтобы теперь сразить
этого субъекта его же оружием. Но делать было нечего, не мог же я так стоять
и молчать, как истукан, однако слова, которые мне, наконец, удалось
произнести, прозвучали довольно-таки жалко.
"Будьте любезны держать ваши руки подальше от меня", - сказал я.
"Не имею ни малейшего желания к вам прикасаться, - сказал он, - или
отнимать у вас вашу монету. Держите ее". - И он швырнул доллар к моим ногам.
Мне потом говорили, что монета пролежала там трое суток.
- Ловко он это проделал, ничего не скажешь, - заметил я.
- О, да, Кейз не дурак, - сказал мистер Тарлтон. - И вы сами можете
теперь судить, насколько он опасен. Он был участником чудовищного погребения
парализованного старика; его обвиняют в том, что он отравил Эдемса; он выжил
отсюда Вигорса, не погнушавшись клеветой, которая могла привести к убийству,
и нет ни малейшего сомнения в том, что теперь он твердо решил отделаться от