"Роберт Луис Стивенсон. Берег Фалез_а_" - читать интересную книгу автора

Тогда я стал расспрашивать ее об Эдемсе и патере, и она по-своему
пересказала мне почти все то же слово в слово. Короче, я не узнал почти
ничего нового и, в общем, склонен был считать, что эта распря у них
получилась по части религии, а насчет яда - пустая болтовня.
На следующий день было воскресенье, и, понятно, никакой торговли. Юма
спросила меня поутру, не пойду ли я "помолиться", я сказал, что и не
подумаю, и она больше ничего не прибавила и тоже осталась дома. Я нашел, что
это очень странное поведение для женщины, да еще для туземки, особенно для
туземки, у которой появились новые наряды и, значит, есть чем похвалиться.
Ну что ж, меня это вполне устраивало, и я не больно-то над этим задумывался.
А вот что было уж совсем чудно - так это то, что я сам едва не попал в
церковь, а как, этого я ни в жизнь не забуду. Я вышел немного пройтись и
услышал пение гимна. Ну, вы, верно, знаете, как это бывает: если услышишь,
что где-то поют, тебя туда так и потянет, и вскоре я очутился возле церкви.
Это было длинное низкое сооружение из кораллового туфа, закругленное на
концах наподобие вельбота, с дырами вместо окон и дырами побольше вместо
дверей, крытое на туземный манер. Я заглянул в окно и до того поразился -
ведь на тех островах, где мне довелось побывать, все происходило совсем
иначе, - что застыл у этого окна и все смотрел и смотрел. Паства сидела на
полу на циновках - женщины отдельно от мужчин; все были разодеты в пух и
прах: женщины в платьях и шляпках, мужчины в белых рубашках и пиджаках.
Пение гимна закончилось; пастор, здоровенный канак, стоял на кафедре и
надрывался вовсю: читал проповедь и при этом так потрясал кулаками, так
напрягал свои голосовые связки, так лез из кожи вон, втолковывая что-то
своей пастве, что я понял: этот малый - в своем деле мастак. И вот,
представьте, он вдруг бросает взгляд в мою сторону, видит меня и, хотите
верьте, хотите нет, чуть не летит кувырком с кафедры; глаза у него
прямо-таки лезут на лоб, а рука словно сама собой подымается, и он тычет в
меня пальцем, и на этом проповедь приходит к концу.
Не очень-то приятно сознаваться в таких вещах, но я удрал, и, случись
со мной такое еще раз, удрал бы снова. Когда я увидел, как этот канак
лопотал, лопотал что-то и вдруг, заметив меня, едва не свалился с кафедры, у
меня поджилки затряслись. Я пошел прямо домой, больше никуда не выходил и
обо всем молчал. Вы скажете, что надо бы мне было поделиться с Юмой, но
такие вещи против моих правил. И вы, верно, скажете еще, что я мог бы пойти
посоветоваться с Кейзом, но, по правде, мне было просто стыдно. Думалось,
каждый рассмеется мне в лицо. Поэтому я помалкивал и только все думал и
думал. И чем больше я думал, тем меньше мне все это нравилось.
В понедельник к вечеру я уже знал твердо: на меня наложено табу. Кто
это поверит, чтобы в поселке открылась новая лавка и за два дня ни один
туземец и ни одна туземка не зашли в нее хотя бы поглазеть на товары!
- Юма, - сказал я, - похоже, на меня наложили табу.
- Я думай так, - сказала она.
Я хотел было расспросить ее еще кое о чем, но негоже вбивать туземцам в
голову, что кто-то может ждать от них совета, и я пошел к Кейзу. Уже
смерклось, и он, как обычно, сидел один на своем крылечке и курил.
- Кейз, - сказал я, - странные творятся дела. На меня наложили табу.
- Вздор! - сказал Кейз. - Этого на наших островах не водится.
- Ну, как знать, - сказал я. - Это случалось на тех островах, где мне
довелось побывать. Уж мне-то эти штуки знакомы, и говорю вам точно: на меня