"Роберт Луис Стивенсон. Оллала (Рассказ)" - читать интересную книгу автора

ня смотрели с картины не живые глаза, а пятна краски. Но я сразу уловил
сходство и снова подивился устойчивости типа в этой деградирующей семье;
и все же разница поглощала сходство. Мне всегда казалось, что портрет
изображает красоту, не существующую в жизни, созданную искусством живо-
писца, а не тонким вкусом природы. И я еще раз восхитился живой пре-
лестью Олаллы. Я видал на своем веку красавиц - они не трогали меня, ча-
ще меня привлекали женщины, казавшиеся красивыми только мне; в Олалле же
соединялось все, о чем я мечтал, не веря, впрочем, что подобное совер-
шенство возможно.
На другой день я не видел Олаллы. Сердце мое истомилось, глаза всюду
искали ее. На третий, возвращаясь с прогулки, я опять столкнулся с ней
на галерее, и опять взгляды наши встретились и слились. Я бы подошел к
ней, заговорил: меня тянуло к ней как магнитом, и вместе с тем что-то
властно удерживало меня. Увидев ее, я только поклонился и прошел мимо;
она же, не ответив на мое приветствие, долго смотрела мне вслед своими
прекрасными глазами.
Теперь я знал Олаллу. Мысленно вглядываясь в ее черты, я читал ее
сердце. В одежде ее узнавалась кокетливость матери и ее любовь к ярким
тонам. Платье, несомненно, сшитое самой Олаллой, изящно облегало ее гиб-
кий стан, лиф, согласно испанской моде, глубоко открывал смуглую грудь,
на которой покоилась висевшая на ленточке монетка из золота, хотя это
был и обедневший дом. Весь ее туалет доказывал (нужно ли, однако, было
доказывать?) природное Жизнелюбие и сознание собственной красоты. В ее
глазах, неотрывно смотревших на меня, я угадывал, однако, бездонные глу-
бины страсти и страдания, видел свет поэзии и надежды, мрак отчаяния и
работу мысли, парившей над земными заботами. Плоть ее была прекрасна, но
и душа была вполне достойна своей оболочки. Неужели я должен оставить
этот несравненный цветок, чтобы он увял здесь, среди диких скал, вдали
от людей? Как могу я пренебречь великим даром, который подносили мне в
красноречивом молчании ее глаза? Предо мной была душа в заточении, так
не мой ли долг разрушить темницу? Все сторонние соображения отлетели от
меня: будь она дочь Ирода, клянусь, я бы не отступился от нее; и в тот
же вечер, стыдясь собственного криводушия, я принялся обхаживать Фелипа.
Возможно, я смотрел теперь на него более благосклонно, а возможно, что
всякий раз, как Фелип, эта ущербная душа, заговаривал о сестре, он обо-
рачивался к людям своей самой лучшей стороной, только мне он показался в
этот раз куда более симпатичным, а его сходство с Олаллой хотя и было не
очень приятно, но вместе и умиляло меня.
Еще один день прошел в тщетном ожидании, часы тянулись бесплодные,
как пустыня. Я боялся упустить малейшую возможность и весь день торчал
во дворе. Для видимости я дольше, чем обычно, разговаривал в тот день с
сеньорой. Господь свидетель, я стал присматриваться к ней с более иск-
ренним и сочувственным интересом и вообще сразу стал более терпим и к
матери и к сыну. Но все-таки она приводила меня в изумление. Даже разго-
варивая со мной, она нет-нет и забывалась недолгим сном; очнувшись же,
продолжала беседовать, как ни в чем не бывало. Меня потрясала эта невоз-
мутимость и еще то, как сильна была в ней любовь к физическим удо-
вольствиям. С каким вкусом и наслаждением она разминалась, потягивалась,
время от времени меняя позы почти незаметными грациозными движениями!
Она жила только радостями тела; сознание ее поглотила плоть, и оно не