"Нил Стивенсон. Смешенье ("Барочный цикл" #2)" - читать интересную книгу автора

Герб на дверце был тот же, что и над воротами. По крайней мере, так
Элиза предположила. Чтобы удостовериться наверняка, потребовались бы лупа,
помощь герольдмейстера и куда больше времени и терпения, чем было у нее
сейчас. В первой и четвертой четвертях располагались гербы де Жексов и де
Крепи - вклад Шарлотты-Аделаиды. Чтобы составить герб д'Озуаров, во вторую и
третью четверть поместили щит рода де Лавардак д'Аркашон, в свою очередь
разделенный на четвертушки с левой перевязью - знаком незаконного рождения -
поверх многочисленных королевских лилий и черных голов в ошейниках. Так или
иначе, это означало, что вернулся хозяин дома. Как раз когда он выходил из
экипажа, колокола на старой, отдельно стоящей колокольне начали отбивать
полдень. Элиза опаздывала в церковь, что сегодня было особенно нехорошо,
поскольку церемония не могла начаться без нее и младенца. Она послала вниз
служанку с извинениями, а сама вместе с Николь, Бригиттой и малышом
выскочила через черную дверь, как раз когда Клод Оз входил в парадную.
Маркиз поступил в высшей степени учтиво, то есть немедленно велел кучеру
поворачивать и ехать за Элизой. Однако в Дюнкерке все так близко, что экипаж
нагнал ее уже возле паперти. Элиза бы ничего и не заметила, если бы вошла
сразу, а не остановилась в задумчивости.
Церковь Сен-Элуа ей нравилась. Позднеготическое здание могло бы сойти
за древнее, хотя было построено недавно. Предыдущее несколько десятилетий
назад сровняли с землей испанцы в ходе спора о том, кто должен владеть
Фландрией. Если судить по архитектуре уцелевшей колокольни, они значительно
улучшили вид города. У новой церкви было большое круглое окно с изысканным
каменным переплетом, словно розетка на лютне, и Элиза, проходя мимо, всегда
ему радовалась. Сейчас, прижимая к груди младенца, она снова залюбовалась
витражом. Перед глазами встала совершенно иная картина: она бок о бок с
Россиньолем, они собираются обвенчаться и бежать в Амстердам или Лондон,
чтобы вместе растить на чужбине общее дитя.
Мечтание прервал грохот экипажа, столь же непрошеный, как ружейная
пальба в любовном уединении. Чтобы не увязнуть в обмене любезностями, Элиза
торопливо вошла в церковь.
Свод удерживали колонны, полукругом стоящие у алтаря. Элизе они
напомнили прутья исполинской клетки, в которую ее загнали не только скрип и
громыхание кареты, но и другие события. Улететь было невозможно. Оставалось
вспорхнуть на новую жердочку, оправить перышки и оглядеться.
Маркиз вошел и сел на семейную скамью. Элиза посмотрела на него, он -
на нее.
Жан Бар наблюдал за этим обменом взглядами. Вместе со слугами и
знакомыми пришедшие на крестины вставали, садились, опускались на колени,
бормотали и совершали другие телодвижения, требуемые мессой. Жан-Жак
оказался из тех младенцев, которые переносят окунание без истошного ора, с
ошеломленным любопытством, что наполнило крестного гордостью, а мать -
видением длинной череды безмятежных лет. Иезуит миром начертал ему на лобике
крест и сказал, что он - священник и пророк, а имя ему - Жан-Жак: Жан в
честь Жана Бара, крестного отца, Жак - в честь другого Элизиного знакомца,
который на церемонии не присутствовал, поскольку не то умер, не то сошел с
ума, не то греб где-то на галерах. Об отце ребенка не вспоминали. О матери
тоже почти не говорили: считалось, что Жан-Жак - сирота, подобранный во
время резни в Пфальце.
После ликующего колокольного трезвона маркиз - который, как вспомнила