"Анатолий Егорович Стерликов. Камышовые странники (Повесть) " - читать интересную книгу автора

камышей, совсем не так, как в песках Муюнкума, где зимовище.
"Что теперь в Кукуе?" - задумался Егор, которого немного успокоили
слова отца. И он представил иссохшие цветы, гремучие коробочки чингиля*.
Злаковые травы представил скрутившиеся в спирали. Горячий ветер теперь
обмолотил дикие злаки, а жадные муравьи растащили зерно. Черепахи, для
которых он косил траву и которых он порой запрягал в свою маленькую арбу,
зарылись в песок, замуровали себя до следующей весны. Они ведь не
переносят жару, как люди или овцы. Даже ящерки-агамы нынче уж не сидят на
ветвях жузгуна, не кивают путникам головками. Тоже попрятались кто куда.
Летом нет жизни на Кукуе. То есть она, конечно, есть, да только заметить
ее не просто. Кукуй - урочище в пустыне, а здесь - пойма реки, похожая на
Амазонку.
...Отец сильно толкает лодку шестом, и она легко скользит по
протоке. Все хорошо, да вода с шеста капает прямо на спину. А на мокрую
рубашку тут же садится всякий гнус и жалит. Но Егор ни слова. Только
шлепает себя по спине. На рыбалке нельзя ныть и жаловаться. Ни в коем
случае. На рыбалке полагается терпеть трудности. А то никогда удачи не
будет.
Егор давит оводов и комаров, а сам прислушивается к плеску и треску
в камышах. Глаза и уши насторожены, хотят все вокруг распознать.
Вот шумит камыш. Как чуден, как таинствен его шелест. То
усиливается, то ослабевает до едва различимого шороха. Доносится
трепетание тростинок, колеблемых струями, да комариное разноголосье.
"Он всегда шумит, этот камыш. О чем шумит?" Если б Егор понял
древний язык камыша, то узнал бы много печального и даже ужасного. Узнал
бы о схватке диких кабанов-секачей с тиграми. О гибели чуйских тигров в
недавние времена.
О многом мог бы рассказать камыш. Древние народы считали его
разглашателем тайн. В легендах говорится, будто именно камыш разнес по
свету, что у царя Мидаса ослиные уши. Но теперь язык его загадочен и
непонятен.
"Я знаю, почему бывает ветер. Камыши качаются, размахивают своими
пушистыми талаками, потому и ветер", - делает вывод Егор, разглядывая,
как дружно качаются стебли камыша.
...Отец ходит по грудь в воде, прочищает резаком ловецкую просеку,
ставит сетки. А Егор в лодке сидит. Но он тоже даром времени не теряет.
Обрывает листья камыша, широкие и острые как лезвия рыбацких ножей,
загибает их концы, как братка Володя научил. Получаются лодчонки - копии
"душегубок". Но прежде чем опустить лодочки на воду, Егор "нагружает" их
каплями. Капли дрожат, блестят, как ртуть, катаются по зеленому ворсу
листа, совершенно его не смачивая. Опущенные на воду и подхваченные
течением, лодочки исчезают в зеленой тьме камышового леса. Ладно, можно
еще наделать...
Егор обожает все, что плавает. К своему удовольствию, он обнаружил,
что плавают не только лодки и поплавки, но также и посуда. Это самое
непонятное: как посуда может плавать? Ведь железо! А всякое железо
непременно тонет: топоры, тележные обручи, ножи. Даже деревянная бричка и
та тонет - она всякими железяками окована. А вот миски и прочая посуда -
плавают. За миски нагоняй был, мать опять выговаривала.
...Начищенная песком и водорослями посуда обычно сушилась на берегу