"Ф.Степун, Семен Л.Франк. Освальд Шпенглер и Закат Европы " - читать интересную книгу автора

душами наличие предустановленной гармонии, ощущаемой всяким портретистом,
как любовь к портретируемому им лицу. Присутствие в портрете живых следов
такой любви есть, в виду объективной природы любви, единственная возможная
гарантия объективности портрета. Всякое требование иных гарантий означает
обнаружение методологического дилетантизма. Для тех же, кто считает любовь
началом искажающим и иллюзорным, проблема объективности вообще не разрешима.
Думаю, что в моей передачи книги Шпенглера должны чувствоваться следы
любви к нему. Думаю потому, что передача эта должна считаться объективной,
хотя и знаю, что она явно окрашена личным отношением к Шпенглеру и потому,
быть может, исполнена многих неточностей. Но разве точные фотографии
объективнее хотя бы и стилизованных портретов?
В дальнейшем меня интересуют три вопроса.
Оригинален ли Шпенглер, прав ли он и в чем причина успеха его книги, т.
е. каково его симптоматическое значение?
Оригинален ли Шпенглер? Если оригинальность мыслителя (я же сейчас
говорю, прежде всего, о мыслителе Шпенглере) измерять несхожестью его о т д
е л ь н ы х, и прежде всего, о с н о в н ы х мыслей с мыслями, высказанными
еще до него, то за философской концепцией "Заката Европы" нельзя будет
признать высокой оригинальности. Слишком ясен ее философский генезис и
слишком явно перекликается она с целым рядом современных философских
явлений.
Главное явление, очевидно, очень глубоко пережитое Шпенглером - это
влияние Гете. Сколько ни билась европейская мысль над определением
Гетевского миросозерцания, миросозерцание Гете все еще не определено.
Неопределено потому, что оно не определимо, неопределимо потому, что в
отношении его верны решительно все определения. Всякое миросозерцание
представляет собою результат созерцания мира с определенного наблюдательного
пункта, а потому неизбежно и искажение картины мира, его преломляющей
перспективностью. Гениальность Гете в отсутствии такого постоянного
наблюдательного пункта. Каждое явление он созерцает как бы приблизившись к
нему, как бы проникнув в его сердце. Отсюда та единственная глубина
Гетевского созерцания обликов мира, что органически не переносит стесняющих
границ никакого определенного миросозерцания.
То, что дано Гете, того хочет Шпенглер. Он в сущности не хочет
философии и миросозерцания; он хочет голого созерцания мира, никаким мнением
не искаженного образа. Его требование, чтобы историк физиономист изъял бы из
себя современного человека и созерцал бы историю, как горную цепь на
горизонте взором беспристрастного божества - требование Гетевской
объективности, объективности Гетевских глаз. Чистым гетеанством дышит и
главная идея Шпенглера, идея морфологизирующей физиономики. В сущности она
представляет собою ничто иное, как результат переноса Гетевского метода
созерцания живой природы на историческую жизнь. Такое рождение физиономики
из глубин Гетевского отношения к природе своеобразно сказывается внутри
Шпенглеровской концепции роковою для Шпенглера невозможностью увести
творимую им историю от образа природы. Гете, ан[ал]изируя историческое
познание Шпенглера, невольно антикизирует его, т. е. согласно его же
собственному пониманию античности возвращает свою историю вспять к природе.
Это становится вполне ясным при сопоставлении Шпенглеровской концепции
истории, концепции рокового кружения каждой исторической души над бездною
ждущей ее смерти, с драматическим построением христианской философии