"Ф.Степун, Семен Л.Франк. Освальд Шпенглер и Закат Европы " - читать интересную книгу автора

Рембрандта, отдавшей свои силы изображению пространства не пережитого, но
изученного и высчитанного, живописи, быть может, и возвращающейся к природе,
но только так, как возвращается к ней старик, сходящий в могилу".
Музыка, и, прежде всего, быть может, музыка Баха остается, таким
образом, непревзойденною вершиной фаустовского искусства. Уже с Бетховена
начинаются признаки ее падения. Гендель был прав, обвиняя Бетховена в
неверии. Бетховен романтик, романтическая нерелигиозность всюду и всегда,
как в Александрии, так и в кругах Тика и Шлегелей была лишь утонченною
религиозно-стилизованною формою тайного неверия. По сравнению с Бетховеном
Вагнер представляет собою еще более глубокую степень культурного
dйcadence'а"7" Европы. В Тристане умирает последнее фаустовское искусство -
музыка.
Смерть Европейской музыки - верный симптом начала конца: гибели
европейской культуры, сопровождаемой расцветом цивилизации.
Сущность всякой цивилизации в атеизме: в умирании мифа, в распадении
форм символического искусства, в замене вопросов метафизики вопросами
этическими и практическими, в механизации жизни. Все эти мотивы явно
присутствуют в господствующих течениях современной мысли: - в дарвинизме и
социализме.
Несмотря на провозглашенный Кантом примат практического разума,
мироощущение Канта насквозь космично и метафизично. Несмотря на глубочайшее
отрицание воли Шопенгауэром, его система все-таки насквозь этична; так как,
хотя и отрицаемая воля (принцип этики) все же лежит в основе его
мироощущения. Задрапированная в ткани кантианства и восточной мудрости,
система Шопенгауэра все же является предвосхищением дарвинизма. Борьба с
природой и самоутверждение индивида, интеллектуализм, как фактор этой
борьбы, половая любовь, как биологический интерес - все эти элементы
дарвинизма явно присутствуют у Шопенгауэра уже в его "Воле в Природе". В
системе Шопенгауэра человек как бы сосредоточивается на самом себе.
Дальше Шопенгауэра на путях цивилизации продвигается его ученик Ницше.
Отрицаемая Шопенгауэром воля к жизни является у Ницше объектом
страстного утверждения. Еще живой у Шопенгауэра интерес к вопросам
метафизики становится для Ницше предметом ненависти. Разрыв Ницше с
Вагнером - это последнее великое событие в духовной жизни Германии -
означает со стороны Ницше предательство Шопенгауэра Дарвину.
В "Шопенгауэре воспитателе" Ницше еще понимает жизнь, как органическое
вызревание; впоследствии он понимает ее как механическое взращивание, как
борьбу за существование.
Эта подмена смысла слова жизнь превращает Ницше в дарвиниста, которого
договаривает Бернард Шоу, превращающий с мужеством безвкусия, не хватавшего
Ницше, проблему развития человечества в разветвление проблемы
животноводства.
Так перерождается в философии XIX века идея великого порыва фаустовской
души к бесконечному в программу бескрылого продвижения на бесконечных путях
эволюции. В этом перерождении религиозный вертикал фаустовской души, вокруг
которого строилась и вращалась европейская культура, превращается в
горизонтально расположенную атеистическую ось европейской цивилизации.
Мертвою маскою фаустовского пафоса дали смотрит на нас господствующая ныне
вера в бесконечную эволюцию и социалистический прогресс. Вера эта - не вера:
она только механический остаток умершей фаустовской веры в бесконечное