"Анджей Стасюк. Белый ворон" - читать интересную книгу автора

"Бзик прошел".
Страшно забавная игра. Кто же был первым? Малыш? Костек? Гонсер?
Я мог бы на все это плюнуть, но ночь тянулась бесконечно. Итак, Малыш?
Гонсер? Нет, Гонсер навряд ли. Из всех нас ему было что терять, да и
храбрецом он не был. Но он был сентиментален, и, возможно, именно это ему в
конце концов помогло обрести храбрость, чтобы крикнуть: "Ребята! Я с
вами!" - в последний момент, когда ребята уже сворачивают за угол улочки с
одноэтажными домами, похожими на то здание вокзала, но только некрашеными,
потому что никому никогда в голову не приходило их покрасить. "Ребята! Я с
вами!" - хотя он знал, что мы отправляемся на одну из тех опасных вылазок,
которые кончались бегством от разъяренного голого мужика, потому что старший
из нас, Рыжий Гришка, когда ему надоедало любоваться лесной порнографией,
вылезал из кустов и произносил что-нибудь вроде: "Который час?" - или: "Не
кричи, малышка, от ебли* еще никто не умер".
______________
* Народы в процессе многовекового общения кое-что перенимают друг у
друга. Поляки среди прочего переняли у нас, в частности, мат, что вполне
естественно, и используют его как в устной речи, так и в литературе. Речь
героев этой книга уснащена матом, и переводчик счел своим долгом сохранить
его, ничего не прибавляя и не убавляя. - Здесь и далее примеч. переводчика.

Господи! Как мы тогда улепетывали! Даже не от страха, потому что какую
скорость мог выдать такой вот голый мужик в молодом сосняке, в зарослях
шиповника? Чаще всего он вообще никакой скорости не выдавал. А мы неслись,
как похитители запретного плода, окрыленные, проклятые и свободные. Самые
младшие из нас не имели ни малейшего представления о смысле подсмотренной
райской сцены, лишь испытывали страх, дуновение неведомого. А те, что
постарше, такие как Рыжий Гришка, сплевывали с нарочитым мужским презрением
и отводили взгляд, чтобы показать себе и приятелям, что никакой это вовсе не
гипноз.
Так что Гонсер, верней всего, был последним. Но вполне возможно, что и
первым, попавшим в макиавеллиевские силки Василя, потому что Бандурко
отлично знал его слабые места, впрочем, как и все мы. "Слушай, Гонсер, все
уже дали согласие, ты остался последний, а нам ты нужен, так что решай,
Гонсер, решай. Мы не можем ждать до бесконечности". И если было именно так,
то очередность не имеет никакого значения. Каждый мог быть и первым, и
последним, и каждый был обманут.
Огонь угасал. Я выбрал из кучи несколько обломков досок и осторожно
положил на угли. Раздался треск. Искры взлетали вверх, и тьма гасила их,
точно вода. Холод то ли отступал, то ли я привык к нему. Остался только
голод. Кишки свились в какую-то противоестественную конфигурацию и
сдавливали сами себя. Табачный дым не желал их распутывать. Я подумал об
индейцах, о том, что они, когда курят, глотают дым. И меня даже передернуло.
Прошлой ночью мы съели в поезде по гамбургеру, запили пивом, и это было
последнее, что мы держали во рту. Варшава Центральная, Западная, а потом
только черный прямоугольник окна и цепочки огоньков каких-то занюханных
станций, сигареты, и ни одной бутылки в дорогу, потому что было решено, что
так будет лучше. Я заснул еще до Радома. Разговаривать нам не хотелось. Мы
уже до этого наговорились выше горла. Я забился в угол и закрыл глаза.
Где-то после Сандомира меня разбудил его голос.