"Николай Старилов. Самый трудный день (Повесть)" - читать интересную книгу автора

предстоит.
Кто-то закричал: "Воздух!" - а рядом кто-то с горьким, задавленным и
нервным смешком сказал:
- "Музыканты" идут, целый оркестр. Сейчас они нам сыграют фугу Баха.
Алексей узнал голос Кошелева, своего земляка, москвича, студента
консерватории, но чему именно он там учился, Алексей не знал, знал только,
что осенью сорок первого он пришел в ополчение, вернуться в консерваторию
после победы под Москвой отказался и теперь стоял рядом с ним в окопе под
Сталинградом.
В том, как это было сказано про фугу Баха, Алексей почувствовал
ненависть музыканта ко всему немецкому, даже к своей музыке, и хотел
сказать: "При чем тут Бах, Кошелев? Не надо путать", но не сказал ничего,
он знал, что такое фуга, но еще лучше знал, что через полчаса от остатков
их полка не останется и половины, а потом то, что останется, будут утюжить
немецкие танки, а немецкие автоматчики будут добивать тех, кто еще и после
этого останется.
Алексей схватил горстями землю с бруствера и сжал до боли в суставах,
чтобы не сорвать злую беспомощность на каркающем Кошелеве. "Интеллигент
вшивый", - со злостью про себя выругался он, хотя был точно таким же
интеллигентом, и крикнул:
- Сивашкин, "дегтяря" сюда!
Сивашкин принес пулемет, второй номер, Алябин, тащил за ним запасные
диски.
Алексей проверил пулемет и поставил его на бруствер почти вертикально
к небу.
Он стрелял по "юнкерсам", пока взрывной волной его не бросило на дно
окопа, а пулемет легко и чуждо вывернулся из рук, ударил прикладом в лицо,
сверху посыпалась земля, и все поплыло, потемнело. и как будто зазвонили
какие-то колокола очень близко, почти рядом...
- Товарищ лейтенант, товарищ лейтенант!..
Алексей почувствовал, как его трясут, и понял, что голос знакомый. Он
открыл засыпанные землей глаза и увидел над собой лицо Прибылова.
- Что... что? - Алексей неожиданно дли себя захрипел, xoтя ему
почему-то казалось, что он сможет говорить.
Сержант приподнял его и прислонил спиной к стенке окопа. Лицо его с
пушистыми светлыми усами под красиво очерченным носом не было тем
спокойным и надежным, каким привык его видеть Алексей. Вместо обычной
мужицкой уверенности на нем сейчас была явственно написана тревога.
- Отступаем, отступаем, товарищ лейтенант!
- Как отступаем? Ты что, Прибылов, приказа наркома не
знаешь? Да я...
- Да что там "я"! Вы посмотрите вокруг, товарищ лейтенант! - крикнул
Прибылов.
С тупой неизбежностью смерти опять наползали танки. "Почему они опять
идут?" - со странным спокойствием подумал Алексей, как будто они шли не на
него. Взглядом он быстро охватил позиции - все они были изуродованы до
неузнаваемости, изрыты воронками бомб. Кто-то где-то шевелился, но ясно
было сразу, что та горсть людей, которая осталась от полка после бомбежки
- без артиллерии и ПТР, с одними винтовками и гранатами, - не сможет
продержаться даже до темноты. Надо было умирать. "Вот и конец моей войне",