"Константин Михайлович Станюкович. Равнодушные (Роман)" - читать интересную книгу автора

докторальным тоном, тихо, спокойно, уверенно и красиво:
- Я полагаю, что Гобзина со всеми его взглядами и привычками, как
унаследованными, так и приобретенными, ты не переделаешь, что бы и как бы ты
ему ни говорил. Если он, с твоей точки зрения, скотина, то таковой и
останется. Это его право. Да и вообще навязывать кому бы то ни было свои
мнения - донкихотство и непроизводительная трата времени. Темперамента и
характера, зависящих от физиологических и иных причин, нельзя изменить
словами... Человек поступает, как ему выгодно, и для лишения его этой выгоды
нужны стимулы более действительные. Это во-первых...
"Как он хорошо говорит!" - думала мать, не спуская с сына очарованного
взора.
"Дар слова есть, но какая самоуверенность!" - мысленно решил отец и
иронически спросил:
- А во-вторых?
- А во-вторых, - так же спокойно и с тою же самоуверенной серьезностью
продолжал молодой человек, - та маленькая доля удовольствия, происходящего
от удовлетворения альтруистического чувства, какую ты получил, защищая
обиженного, по твоему мнению, человека, обращается в нуль перед тою суммой
неприятностей и страданий, которые ты можешь испытать впоследствии, и,
следовательно, ты же останешься в явном проигрыше...
- В явном проигрыше?.. Так... так... Красиво ты говоришь. Ну, а
в-третьих? - с нервным нетерпением, быстро перебирая тонкими пальцами
заседевшую черную большую бороду, спрашивал Ордынцев.
- А в-третьих, если Гобзин имеет намерение, по тем или другим
соображениям, удалить служащего, то, разумеется, удалит. Ты, пожалуй,
отстоишь Андреева, но Гобзин уволит Петрова или Иванова. Таким образом
явится перестановка имен, а самый факт несправедливости останется. А между
тем ты, защищая справедливость, не достигаешь цели и, кроме того, ради
ощущения удовольствия, и притом кратковременного и, в сущности, только
тешащего самолюбие, рискуешь положением и этим самым невольно рискуешь не
исполнить обязанностей относительно семьи. Кажется, очевидно? - заключил
Алексей.
- Еще бы! Совсем очевидно... необыкновенно очевидно, - начал было
Ордынцев саркастически-сдержанным тоном.
Но он его не выдержал...
Внезапно побледневший, он с ненавистью взглянул на сына и, возмущенный,
крикнул ему:
- Фу, мерзость! Основательная мерзость, достойная оскотиневшегося
эгоиста! И это в двадцать два года? Какими же мерзавцами будете вы, молодые
старики, в тридцать?
Он больше не мог от волнения говорить - он задыхался.
Бросив на сына взгляд, полный презрения, Ордынцев шумно поднялся с
места и ушел в кабинет, хлопнув дверями.
Вслед за ним ушла и Шурочка. Глаза ее были полны слез.
- А ты, Леша, не обращай внимания на отца! - промолвила нежно мать.
Но молодой человек и без совета матери не обратил внимания на гневные
слова отца. Ни один мускул не дрогнул на его лице.
- Вот всегда так. Спросит мнения и выругается, как сапожник! -
невозмутимо спокойно проговорил он как бы про себя, ни к кому не обращаясь,
и, пожимая с видом снисходительного сожаления плечами, ушел к себе в комнату