"Константин Михайлович Станюкович. Равнодушные (Роман)" - читать интересную книгу автора

заниматься.
Поднялась и Ольга. Но, прежде чем уйти, спросила мать:
- Мы поедем к Козельским? У них сегодня фикс [*].
__________
* День недели, назначенный для приема гостей (от франц le jour fixe).
__________
- А ты хочешь?
- А тебе разве не хочется? - в свою очередь спросила Ольга, пристально
взглядывая на мать с самым наивным видом.
- Мне все равно! - ответила Ордынцева, отводя взгляд.
"Будто бы?" - подумала Ольга и сказала:
- Так, значит, не едем?
- Отчего ж... Если ты хочешь...
- Я надену свое creme, мама...
- Как знаешь...
"И чего мама лукавит? - подумала Ольга, направляясь в свою комнату. -
Точно я ничего не понимаю!"


III

Ордынцеву было не до работы, которую он принес с собой из правления,
рассчитывая ее прикончить за вечер. Нервы его были возбуждены до последней
степени, и, кроме того, он ждал, что, того и гляди, явится жена.
Он знал ее манеру приходить с так называемыми "объяснениями" именно в
то время, когда он уже был достаточно раздражен, и в эти минуты пилить и
упрекать, ожидая взрыва дикого гнева, чтобы потом иметь право разыгрывать
роль оскорбленной жертвы и страдалицы, обиженной мужем-тираном. Он знал свою
несдержанность и мастерское умение жены доводить его до бешеного состояния,
и всегда со страхом ждал ее появления на пороге кабинета после одной из
сцен, бывавших за обедом, когда супруги только и встречались в последние
годы.
Сколько раз Василий Николаевич давал себе слово молчать, упорно
молчать, какие бы гадости, облеченные в приличною форму, жена ни говорила.
Обыкновенно вначале он крепился, но не выдерживал - отвечал, и нередко
отвратительные сцены сопровождали обед. Супруги, не стесняясь, бранились при
детях, при прислуге, а главное - при бедной Шурочке, нервной, болезненной,
на которую эти сцены действовали угнетающим образом.
Бледный, с гневно сверкающими глазами, ходил Ордынцев по своему
небольшому кабинету. По временам он останавливался у дверей, прислушиваясь,
не идет ли жена, и, облегченно вздохнув, снова нервно и порывисто ходил взад
и вперед, взволнованный и возмущенный, выкуривая папироску за папироской.
Горе, постоянно нывшее в нем, как ноет больной зуб, казалось после
домашних сцен сильней и ощущалось с большей остротой. Дикая, чисто животная
злоба мгновенно охватывала Ордынцева, и он, весь вздрагивая, невольно сжимал
кулаки и с искаженным от гнева лицом произносил по адресу жены площадные
ругательства и, случалось, ловил себя на желании ей смерти. То он испытывал
тоску и отчаяние человека, сознающего свое бессилие и непоправимость своего
несчастия. И тогда болезненное, худое лицо Ордынцева принимало жалкий,
страдальчески-изможденный вид, косматая голова поникала, и вся его высокая,