"Константин Михайлович Станюкович. Решение" - читать интересную книгу автора

Петровной (это с "дурой"-то!), или что Бориса Николаевича видели в гостином
дворе, куда он вызвался ехать за покупками, чтобы не простудилась Вавочка,
разговаривающим с какой-то очень миленькой барышней, или наконец (о ужас!)
Бориса Николаевича видели, без сомнения его, в очень веселом настроении
духа, в Аркадии (а он говорил, что идет на именины к начальнику и пробудет
довольно долго. Хорош гусь!).
Эти открытия сопровождались блистательными "бенефисами". Благодаря
умолчаниям мужа из боязни этих же самых "бенефисов", Варвара Александровна
подозревала всякие ужасы и с понятным негодованием обманутой женщины осыпала
бранью и проклятиями Бориса Николаевича. И напрасно он пробовал возражать,
оправдываться... Напрасно он уверял, что любит одну Вавочку и не изменял ей.
Напрасно он доказывал, что привязанность не есть вечное терзание... Он
обманщик... Он скрывает от нее свои шашни... Сцены повторялись все чаще и
чаще, были продолжительней и грозней, сопровождались обмороками, и после них
все в доме долго ходили смущенные на цыпочках. Однажды даже Варвара
Александровна в отчаянии решилась принять яд, оказавшийся, по счастию,
совершенно безопасной микстурой (и няня потом довольно ехидно подчеркнула
Борису Николаевичу, что барыня отлично это знала), и трогательно проделала
сцену предсмертного прощания с ревущим, как белуга, Борисом Николаевичем и
плачущими детьми, пока не приехал доктор и не разрешил недоразумение,
объявив, к общей радости, что умирающая совершенно здорова.
Но обтерпевшийся Борис Николаевич уже не так близко принимал к сердцу
все эти сцены, как прежде. Эта атмосфера вечных историй, упреков, истерик и
слез, это вечное стеснение угнетало и озлобляло его, и "дом" казался ему
тюрьмою. Долготерпение покорного мужа наконец лопнуло, и он открыто
возмутился.
Начал он с довольно ловкого маневра - перебрался в кабинет, чтобы,
возвращаясь домой, не рисковать немедленными "бенефисами". Поощряемый старой
няней и задетый за живое насмешками Анны Петровны и одного приятеля,
объяснившего, как он прекратил обмороки жены, не обращая на них внимания,
Борис Николаевич обнаружил еще большую отвагу и однажды на вопрос Вавочки:
"куда он собирается?" - так решительно ответил, что это его дело, что
Варвара Александровна только ахнула от изумления и в первое мгновение
онемела. И когда явился дар слова и она заговорила, потом вскрикнула и,
схватившись за сердце, упала, как подкошенная, в обморок (по счастью, не на
пол, а на диван), то Борис Николаевич хоть и колебался с секунду, но в конце
концов имел жестокость, не подавши помощи, уйти из дому, послав к жене няню,
наградившую его одобрительным взглядом.
Сбросив с себя иго, бунтовщик отпраздновал это событие тем, что в тот
же вечер отправился к приятелю, "закатился" с ним в ресторан и вернулся
домой в пятом часу утра очень навеселе. Признаться, в первое время Борис
Николаевич широко пользовался своей свободой и, словно желая себя
вознаградить за долгое рабство, посещал знакомых, у которых он давно не
бывал, не стесняясь оставался ужинать, любезничал с дамами, покучивал в
трактирах, с приятелями, совершенно забывая, что вино вредно, словом, держал
себя точно школьник, вырвавшийся на волю и переставший бояться грозного
учителя, и при этом не только не чувствовал никаких угрызений совести, а,
напротив, был так оживлен и весел в обществе, как никогда. И лишь
воспоминание о том, что надо возвращаться домой, угнетало его. Впрочем, он и
бывал-то дома не особенно часто: за обедом да перед вечерами, когда