"Константин Михайлович Станюкович. В тропиках" - читать интересную книгу автора

опять, как следовает по присяге и совести, смотрит за "Голубчиком", ровно
добрая мать за больным дитей. Сам из лица бледный такой, глаза красные от
недосыпки, однако виду бодрого... Нет-нет да и пошутит с вахтенным
офицером... тоже, братцы, и командирская должность, прямо сказать, вроде
быдто анафемской, а главное дело - отвечать за всех приходится. И за
матросские души богу-то ответишь на том свете, ежели сплоховал и погубил их.
В ком совесть есть, тот это и понимает, а в котором ежели нет и который
матроса теснит, у того господь и разум отнимает во время штурмы... Оробеет
вовсе, ровно не командир, а баба глупая... Ну, а в таком разе и все
оробеют... А море, братцы, робких не почитает... Коли ты перед им струсил -
тут тебе и покрышка!
Егорыч, вообще любивший пофилософствовать, на минуту замолчал и стал
набивать свою трубочку. Закурив ее, он сделал две затяжки, не поморщившись
от крепчайшей махорки, и, благосклонно протянув трубку молодому матросику,
продолжал:
- Хорошо. Жарили мы, братцы, этаким манером, с попутной штурмой, дня
два и валяли узлов по одиннадцати, как на третий день, этак утром, штурма
сразу полегчала, и к полудню ветер вдруг стих, словно пропал, только волна
все еще ходила, не улеглась... И стало, братцы, как-то душно на море, ровно
дышать тягостно, понависли тучи совсем черные, закрыли солнышко, и среди
белого дня темно стало... И наступила тишь кругом... А вдали, по краям,
везде мгла... Мы, глупые молодые матросы, обрадовались было - не понимали, к
чему дело-то клонит, думали - стихло, так и слава тебе господи, сейчас, мол,
камбуз разведут, и мы похлебаем горячих щей; но только старики-матросы,
видим, промеж себя толкуют что-то, а боцман наш смотрит кругом и только
головой покачивает. "Не к добру, говорит, все это. Дело всерьез будет.
Ураган, говорит, индийский идет... Подкрадывается, шельма, тишком, людей
обманывает!" И тут же позвали его к старшему офицеру. Вестовой прибежал:
"тую ж минуту иди, говорит". А капитан со старым штурманом, заместо того,
чтобы отдохнуть в каюте, не сходят с мостика: все кругом в "бинки" (бинокли)
смотрят, а то на компас да на вымпел на грот-мачте: есть ли, значит, ветер и
откуда он... А ветру - ни-ни. Качает с боку на бок на зыби "Голубчик", и
зарифленные марселя шлепают. Дышать еще труднее стало, словно давит сверху.
Той минуткой прибежал на бак один мичман и говорит товарищу мичману, что
подручным на вахте стоял: "Барометр, говорит, шибко падает, кажись, ураган
будет. Только бы в центру урагана не попасть!" Приказали разводить пары. И
все офицеры высыпали наверх - на мглу на эту самую, что кругом, все так и
смотрят. А вахтенный вскричал: "свистать всех наверх, стеньги спущать и
паруса крепить!" Заорал и боцман, а все и без того наверху. Скомандовал
старший офицер, и полезли мы, братцы, по вантам, только держимся, потому -
качка. Спустили стеньги, остались с одними кургузыми мачтами, закрепили
марсели и поставили штормовые триселя и штормовую бизань - вот и всего. Тут
и все поняли, что щей не будет, а готовимся мы к такой буре, какой не
видывали. Приказано было осмотреть, хорошо ли закреплены орудия. Сам капитан
осмотрел, спустился вниз, там все высмотрел и вернулся на мостик... Ничего,
такой же бесстрашный. Совесть, значит, спокойная. "Приготовился, мол, а там,
что бог даст!"
- Не приготовься вы вовремя - шабаш! - заметил подошедший боцман
Андреев. - Один российский клипер так и пропал со всеми людьми в урагане...
А купцов много пропадает в Индейском... Занозистый океан! - прибавил боцман