"Константин Михайлович Станюкович. В тропиках" - читать интересную книгу автора

Солнце быстро поднималось кверху. На баке пробили две склянки - пять
часов, когда обыкновенно встает команда. И с последним ударом колокола
боцман уже был у мостика и, прикладывая растопыренную свою руку к околышу
надетой на затылок фуражки, спрашивал:
- Прикажете будить команду, ваше благородие?
- Буди.
Получив разрешение, Андреев вышел на середину корвета и, просвистав в
дудку долгим, протяжным свистом, гаркнул во всю силу своего зычного голоса:
- Вставать! Койки убирать! Живо!
- Эка, подлец, как орет! - проворчал во сне кто-то из офицеров, спящих
на юте, и, позвав сигнальщика, велел кликнуть своего вестового, чтобы
перебраться в каюту и там досыпать. Примеру этому последовали и остальные
офицеры, расположившиеся на юте, зная очень хорошо, что во время утренней
уборки "медная глотка" боцмана в состоянии разбудить мертвого.
Между тем разбуженные боцманским окриком матросы просыпались, будили
соседей и, протирая глаза, зевая и крестясь, быстро вставали и, складывая
подушку, простыни и одеяло в парусинные койки, сворачивали их аккуратными
кульками, перевязывая крест-накрест черными веревочными лентами. Прошло не
более пяти минут, и вся палуба была свободна. Раздалась команда класть
койки, и матросы, рассыпавшись, словно белые муравьи, по бортам, укладывали
свои красиво свернутые кульки в бортовые гнезда, в то время как несколько
человек выравнивали их; скоро они красовались по обоим бортам, белые как
снег и выровненные на удивленье, лаская самый требовательный "морской глаз".
После десятка минут скорого матросского умывания и прически, вся
команда, в своих рабочих, не особенно чистых рубахах, становится во фронт и,
обнажив головы, подхватывает слова утренней молитвы, начатой
матросом-запевалой, обладавшим превосходным баритоном. И это молитвенное
пение ста семидесяти человек звучит как-то торжественно среди океана, при
блеске этого чудного тропического утра, далеко-далеко от родины, на палубе
корвета, который кажется совсем крошечной скорлупкой на этой беспредельной
водяной пустыне, спокойной и ласковой здесь, но грозной и подчас бешеной в
других местах, где с ее яростью уже познакомился корвет и снова не раз
испытает ее, миновав благодатные тропики. И, словно чувствуя это, матросы,
особливо старые, побывавшие в морских переделках, с особенным чувством поют
молитву, серьезные и сосредоточенные, осеняя свои загорелые лица истовыми и
широкими крестными знамениями, как будто оправдывая поговорку: "кто в море
не бывал, тот богу не маливался".
Звуки молитвы замерли, и матросы разошлись, чтобы позавтракать
размазней с сухарями и напиться чаю, после чего на корвете началась та
ежедневная педантическая уборка и тщательная чистка, которая является на
военных судах предметом особой заботливости и каким-то священным культом.
Под аккомпанемент поощрительных словечек боцманов и унтер-офицеров, матросы,
вооруженные камнями, скребками, голиками и песком, с засученными рукавами и
поднятыми до колен штанами, рассеялись по палубе и начали ее тереть песком и
скоблить камнем, мести швабрами и голиками, окачивая затем водой из
брандспойтов и из парусинных ведер, которые то и дело опускали за борт.
Другие в то же время мыли борты, предварительно их намылив, и затем вытирали
щетками. Везде, и наверху, и в жилой палубе, и еще ниже: в машинном
отделении и трюмах, мыли, чистили, скребли и скоблили. Всюду обильно лилась
вода и гуляли швабры. Когда наконец корвет был вымыт как следует, во всех