"Константин Михайлович Станюкович. В тропиках" - читать интересную книгу автора

своих закоулках, приступили к так называемой на матросском жаргоне "убирке"
и, надо признаться, убирали корвет едва ли не старательнее и усерднее, чем
убирают какую-нибудь молодую красавицу-даму, отправляющуюся на бал и
мечтающую затмить всех своих соперниц. Прибирали и подвешивали бухты
снастей, наводили глянец на орудия и на медь на поручнях, люках, компасе,
кнехтах, словом, не оставляя в покое ни одного предмета, который только было
можно вычистить. Повсюду в ловких матросских руках, желтых от толченого
кирпича, мелькали суконки, тряпки, пемза, и повсюду раздавался осипший от
брани, но все еще зычный густой бас боцмана Андреева. Впрочем,
справедливость требует заметить, что боцман Андреев, вообще человек очень
добрый и больше напускавший на себя строгость, ругался главным образом для
соблюдения своего достоинства. Нельзя же - боцман! И какой же был бы он
боцман в старые времена, если б не ругался так, как только могут ругаться
боцмана, щеголявшие перед матросами неистощимостью фантазии и неожиданностью
эпитетов!
Старший офицер, высокий, длинный и худощавый человек, лет около сорока,
с серьезным и флегматическим на вид лицом, поднялся одновременно с командой
и давно уже бродит по корвету, не спеша ступая своими длинными ногами, и
появляется то тут, то там, зорко и молчаливо наблюдая за чисткой и уборкой
судна, отдавая приказания боцману о дневных работах или подшкиперу насчет
починки старых парусов и старого такелажа.
По званию своему старшего офицера, помощник и правая рука капитана, он
несет свою трудную, полную постоянных забот, службу с каким-то суровым
спокойствием рыцаря долга, никогда не жалуясь, не кипятясь без толку, всегда
молчаливый и лаконический. Педант, как почти все старшие офицеры,
самолюбивый и до крайности щепетильный во всем, что касалось корвета, он
заботился о нем, о его чистоте, порядке и великолепии, словно мать о
ребенке. Он серьезно сокрушался, если на "Соколе" ставили или крепили паруса
секундами двумя-тремя позже, чем на другом военном судне, словом - ему
хотелось, чтобы "Сокол" во всем был первым. Он был требователен по службе и
настойчив, но не "скрипел", как говорят матросы про начальников, любящих
донимать простого человека "жалкими" словами, и матросы, звавшие старшего
офицера между собой "журавлем", находили, что он, хоть и любит строгость, но
ничего себе, "справедливый журавль" и зря человека не обидит. Однако
побаивались его - такой уж серьезный и внушительный вид был у Степана
Степановича, несмотря на то, что он никогда не прибегал к телесным
наказаниям и редко, очень редко дрался.
Уже восьмой час. Корвет совсем прибран. Старший офицер обошел его,
заглянув во все закоулки, и все нашел в полном порядке. Все сияло блеском и
чистотой. Даже бык, последний из четырех быков, взятых в Порто-Гранде, стоял
в своем стойле вычищенный, с лоснящейся шерстью, и спокойно жевал сено, не
ожидая, конечно, что на днях его убьют. Клетки с курами и утками и
самодельный хлев, в котором хрюкали две свиньи, - все это будущие жертвы для
капитанского и кают-компанейского стола, - были заботливо убраны, и живущие
в них даже обкачены, по матросскому усердию, водой. Не мешает, мол, и им
помыться! Только на юте Степан Степанович слегка нахмурился, заметив на
безукоризненно белой палубе маленькое, едва заметное пятнышко, и, подозвав
ютового унтер-офицера, проговорил, указывая на пятно своим длинным и
костлявым пальцем:
- Это что?