"Константин Михайлович Станюкович. Беглец" - читать интересную книгу автора

- Да... Есть такие... У нас вот был тоже один, так все перстнем тыкал в
зубы... Много их повышиб! - авторитетно вставил один коренастый пожилой
матрос.
- Ну, и часто-таки попадало Максимке в кису, потому Максимка молчит,
молчит, как покорный слуга, да вдруг и сдерзничает. А уж тогда только
держись! Сейчас этто Максимку на бак и прикажет всыпать... Максимка воем
воет, а Мордобой линьки считает про себя да приговаривает; "Жарь его,
подлеца!" И раз, я вам скажу, здорово Максимке всыпали - очень уж он
согрубил, и вовсе заскучил с той поры Максимка. Пришел этто он вечером ко
мне, смотрит на море и плачет, как дите малое, слезами. "Решусь, говорит,
лучше жизни... Окиян, говорит, глыбок!" Известно, парнишко молодой, двадцати
годов еще не было! А до того жил он у портного-немца в обученье, и был этот
немец, сказывал Максимка, жалостливый и справедливый немец. Максимке,
значит, и терпко после хорошей жизни да к Мордобою! Ну, я всячески
обнадеживаю человека: потерпи, мол, Максимка, скоро, говорю, выйдет вам
вольная воля - уж тогда про волю слух прошел, - а пока знай себе молчи и не
дерзничай... Что, мол, с этим зверем связываться! И пустяков не ври, говорю.
Решиться жизни - большой грех. Бог дал, бог и возьмет ее, когда захочет! Мы,
мол, не хуже тебя, а тоже терпим. Слушал этто он, утер слезы, да и говорит,
"Я, говорит, потерплю, но только долго, говорит, терпеть, Якушка, не
согласен. Силушки моей на то, говорит, нет!" Хорошо. Ходили, мы таким родом,
братцы, по разным местам и пришли этто во Франциски. Вскорости после того
побывал Максимка на берегу, и как вернулся - диковина: совсем быдто другой
стал Максимка - веселый такой. Пришел он на бак, у самого под глазом синяк -
Мордобой вечор съездил, - а Максимка куражится. - Что, Максимка, смеются
ребята, никак твой Мордобой доллар тебе на гулянку дал? "Даст, дьявол,
жди!", а сам скалит зубы... В те поры мне и невдомек, что он выдумал.
Якушка помолчал, затянул наскоро, взяв у соседа трубку, сплюнул и
продолжал:
- Ладно. Простояли мы этак ден пять, вытянули ванты, выкрасились и, как
справились, отпустили нашу вахту на берег. Отпросился у своего Мордобоя и
Максимка. Обрядился в новый пинджак, как следует - любил он форснуть - на
баркас. Сел около меня, а сам глядит на "конверт"* и будто глаз отвести не
может. "Что, говорю, буркалы уставил? Конверта, что ли, не видал?" Смеется.
Отвалили от борта, а Максимка шляпу снял и кланяется. "Кому ты, дурак?" - "А
всем, говорит, землякам родимым". Куражится, думаю, парень. Рад, что на
берег урвался. А он и взаправду тогда прощался!.. Хорошо. Пристали мы к
пристани. Ребята разбрелись по салунам - это у них вроде как кабаки наши,
только почище будут наших, - тут же по ближности, а я с двумя товарищами
собрался перво-наперво в лавки - покупать рубахи. Максимка увязался с нами.
И только чудной он был какой-то в тот день! Идем это мы по улицам, глаза
пялим, а он вдруг об России вспоминает, про деревню, как при матери рос,
какая у него мать была... совсем не к месту разговор... Купили мы себе
рубахи, пошлялись малость по городу и пошли назад к пристани и зашли в
салун, где наши собрались. Народу пропасть! Шумят, гуляют, значит,
матросики! Ну, сейчас это мы потребовали виски этой самой, сели за столик,
сидим, пьем и рыбкой сладкой закусываем, слушаем, как наши песни поют, а
Максимка ничего в рот не берет. "Не хочу", говорит. Сидит и все только на
двери поглядывает. Только спросил, когда на конверт велено ворочаться? "К
восьми", говорю. Прошло этак с час времени. Отошел я к ребятам, вернулся, а